Третья особенность его личности представляется самой странной. Речь тут заходит о выдающемся ученом и религиозно-эстетствующем придире, который к тому же на самом деле служил примером отзывчивости. В письмах миссис Гарднер он мог пуститься в пространные рассуждения по поводу котят. Он мог написать по-английски стихотворение, которое с ходу одобрил бы критик Алджернон Чарльз Суинберн. И он мог составить рассказ о сказочном прошлом Японии, как будто верил во всех героев фольклора в виде призраков, лис в образе женщин и сражающегося самурая. Таким представляется Окакура как сентиментальный человек.

Все эти черты личности проявляются в его трудах. Четвертое место в научных трудах принадлежит великому ученому. Сентиментальному человеку не остается места практически во всех трудах, изданных после смерти в «Сердце небес», некоторые разделы которого можно справедливо назвать ребяческими. Мечтатель и мессия занимают большое место в «Идеалах Востока» и «Пробуждении Японии». Первая из этих двух книг воплощает в себе отчетливое определение эзотерической философии искусства, позже развитое такими деятелями, как метафизик Ананда Кентиш Кумарасвами. Вторая книга может показаться европейскому читателю отталкивающей из-за ее религиозного трепета перед сверхъестественными притязаниями микадо, акцента на чистоте крови и симпатии к неприятным культурным аспектам национализма.

Наиболее удачный синтез многочисленных граней личности Какудзо Окакуры проявился в знаменитой «Чайной церемонии в Японии». В ней возникло замечательное слияние несовместимых элементов: Окакура-ученый раскрыл свои знания; Окакура-мечтатель и мессия указал направления развития своих знаний; Окакура-знаток облек их в очаровательную форму. В результате получился прекрасный томик эссе на английском языке.

«Чайная церемония в Японии» в огромной степени служит объяснением консервативной составляющей Японии. Автор предпринял попытку объяснить западному миру, почему японцы относятся к граням своей культуры именно так, а не иначе. Никакого кроткого романтизма здесь не предусмотрено, точно так же, как в новеллах или эссе Патрика Лафкадио Хирна. Его струящийся английский и аккуратная недоговоренность скрывают стальную прочность мысли, отточенной, как меч древнего самурая.

Окакура хотел объяснить Восток именно по-восточному и в качестве его символа использовал чайную церемонию. На Дальнем Востоке чай приравнивается к западному пониманию соли. Он может означать внутреннюю суть, придающую вкус всему, что иначе воспринималось бы пресным или безвкусным. Окакура вряд ли открыл такой книжный жанр-символ, ведь, как весьма начитанный человек, он должен был познакомиться с параллельными формами литературы. К тому времени уже существовали многочисленные труды авторов Среднего и Ближнего Востока, в которых «жизнь» выражалась через призму драгоценных камней. А когда писал свои творения Окакура, в Европе и Америке выходили книги, в которых сюжет строился вокруг табака. Можно с большим основанием предположить, что Окакура познакомился с «Книжкой о чае» (Little Tea Book, 1903) Артура Грея. В этом издании автор собрал цитаты о чае и связанный с этим напитком материал.

Окакура познакомил своего читателя с неповторимостью чая. Он первым рассказал о его происхождении, древней истории и распространении, а потом обратил внимание на чайную церемонию как на символ Японии. На особую японскую церемонию, которой не встретишь больше нигде на Востоке. Чайной церемонией называется псевдорелигиозный ритуал, выполняемый по правилам, сложившимся сотни лет назад, когда собиралось несколько человек, и они выполняли такие же невероятно строгие обряды, какие прихожанин выполнял перед изображением строгого божества. Время и место определяются правилами; убранство соответствующего помещения, посуда, действия и даже общение протекает в определенном заранее порядке, причем все поступки и слова должны соответствовать конкретным формулам. Хозяин традиционным жестом приглашает к ритуалу, а гость выражает восхищение посудой такими же бессмысленными и архаическими фразами, как и сам процесс наливания чая.