Дьёр съёжился и опустил глаза – виновато. Точно себя винил в случившемся, а не неизвестного.

Матушка же оперлась спиной о парапет и предложила:

– А расскажи-ка, сынок, о последней неделе своей жизни. Не торопись. Вспоминай. Это важно. Всё может пригодиться, любая мелочь.

– Да нечего рассказывать, мать, – парень сутуло пожал плечами. – У меня весь последний год, как из отчего дома съехал, по одному и тому же распорядку. Позавтракать – и к Лунной. За перекусом сходить – и к Лунной. Раз-два в луну в редакцию заглядываю, чтобы новые стихи сдать и заработок забрать. Из прислуги – лишь кухарка, но она ещё до моего рождения в семье работала.

– А перекусы где брал? Из дома? – заинтересовалась матушка Шанэ

– Иногда из дома, – кивнул он. – Но чаще на Девятом, в закусочной у набережной. Кухарка не любит мелочь, как она говорит, готовить, а холодный суп есть неинтересно. А в закусочной булки вкусные. И чай неплохой.

У матушки имелось своё мнение относительного северного чая, но она вежливо держала его при себе.

– Всегда в одном месте... – повторила она хмуро. – И всегда, поди, в одно и то же время?

– Примерно, – Дьёр смутился. – Знаю-знаю, творческие люди не могут быть аккуратными, у них в жизни сплошной хаос... А вот я порядок люблю.

Дождь усилился. Лунная зашипела, покрываясь ледяными мурашками, на набережной вскипели ручьи и лужи. Колдовские фонари тревожно замигали, а их отражения заискрили, растекаясь. В парке зашуршали желтеющей листвой деревья. И именно оттуда, держа в пасти мокрую тряпку, вынырнул один из псов.

– Ну-ка, ну-ка... – матушка протянула руку.

Тряпка оказалась шейным платком – порванным в том месте, где он зацепился за ветку, жёлто-зелёным, под стать листве. И явно женским. Нет, скорее даже девичьим.

Второй пёс вернулся ни с чем, но и ничего – тоже результат. Убийца оставил лишь один след – зато какой!

– Что скажешь? – матушка Шанэ разгладила и растянула платок.

На лице Дьёра появилось облегчение.

– Не знаю, чей он, – качнул головой парень. – Но точно...

– ...никто из твоих знакомых такой не носил, да? – подхватила матушка, с интересом изучая находку. – А платок недорогой, старый, поношенный. Поди, вообще у этой девицы единственный.

– И немодный, – проявил неожиданные знания парень. – Такой цвет в Семиречье был модным года три назад. В этом году все – и женщины, и мужчины – сине-голубое носят. А что? – он снова смутился. – Если я не как все себя веду, почему я не могу как все одеваться? Ну, в смысле... – и погрустнел.

– Всё правильно, – мягко сказала матушка, пряча платок в карман плаща. – Погрусти – светло, добро. И если ты и напитаешься силой рек, то они доброе твоё начало усилят, а не злое и мстительное. Погрусти, сынок. Поплачь с осенним дождём – теперь можно, никто не увидит. И простись. По-хорошему простись, с благодарностью за всё, чем тебя одарила жизнь. Думаю, её, – и она свернула платок, – найдут быстро. Поэтому если ты захочешь что-то кому-то передать, я всё для тебя сделаю. Решайся. И идём.

– Куда? – шмыгнул носом Дьёр.

– Обратно, – матушка Шанэ достала из другого кармана знакомый мешочек и велела: – Нарэ, Надэ, домой!

Псы исчезли в пыльном вихре. Матушка завязала мешочек, расправила складки плаща и отправилась к причалу.

Парень последовал за ней, удивляясь:

– Твой плащ даже не намокает? Вообще?..

– У южан много разного колдовства, – улыбнулась она. – Да и у вас тоже.

Недавний сварливый лодочник, как и предрекала матушка, ждал у причала. Он зачем-то попытался замаскироваться под незнакомца, сменив один плащ на другой (но почти на такой же), светлый парус на синий, а грубый голос на льстивый, но, конечно, никого не обманул.