Был еще один безобидный сосед, который поднимался к нам на этаж в костюме и галстуке в разное время дня, а может, и ночи. Я часто его встречала, когда выносила мусор. У него было какое-то неопределенное, словно вчерашнее, лицо, совершенно не запоминающееся. Он здоровался и делал вид, что курит, хотя в руках никогда не было сигареты. А однажды тихо сказал непонятное, показав куда-то наверх: «Он еще не пришел к вам? Может, мы и встретимся, если автор этого захочет…» И снова посмотрел на потолок.
Хорошо помню тот первый раз, когда у нас в квартире живьем запел Магомаев. Соседи приучены к нему еще не были и поначалу шарахались, как от призрака. Как только раздался волшебный баритон, довольно тихо, надо сказать, в дверь позвонил заспанный сосед, обмотанный простыней, и попросил сделать радио потише, а то ему завтра чуть свет на репетицию. «Лидия Яковлевна, – говорит, – извините, конечно, мне рано вставать, а тут Магомаев по радио орет, хотя я понимаю, что вы люди творческие, но звук ведь можно и потише, у вас здесь не танцплощадка в Пицунде! Вы мне прям расчесываете нервы!»
Сосед был вполне приличным, из южан, пару лет назад осел в Москве и именно рядом с нами, в однокомнатной квартире вместе с вертлявым и крикливым фокстерьером и изредка, где-то раз в месяц, водил к себе на ночь баб не первой и не второй свежести. Работу свою любил – был суфлером в каком-то неважнецком театре, чем гордился и причислял себя к творческой интеллигенции.
– Так вот, Лидия Яковлевна, я вас уважаю, хотя уже забыл, за что, но вы женщина интеллигентная, образованная и понимаете, что такие творческие люди, как я…
Лидка, бабушка моя, стояла, слушала его какое-то время, мило улыбаясь, потом ласковым таким голосом позвала: «Мууусик! Тут к тебе пришли!»
Вышел на зов улыбающийся красавец Муслим, черноглазо посмотрел на соседа, у которого на лице прочиталось сразу всё: смущение, счастье, неловкость за свою несвежую простынку и голые ноги, восхищение, гордость за страну, удивление и совсем чуть-чуть зависти.
– Ооооо, выыыы, извините… Не верю глазам… Сам лично… Пойте-пойте, – запинаясь, сказал сосед. И дальше историческая фраза: – Не стесняйтесь… Почту за честь под вас уснуть!
А следующим вечером снова концерт, банкет в далеком ресторане «Баку» с микроскопическими, еще, по-моему, даже и не вылупившимися цыплятами табака, золотым пловом и тающей долмой.
Однажды, дело было вечернее, гостей к нам пришло, как обычно, много – голодных, послеконцертных, жаждущих выпить. Мама с Милой с порога бросились на кухню в готовку. Потихоньку еще подъезжал и подбредал народ. Быстро нарезали сырокопченую колбасу, чтобы настроить бутербродов и оттянуть голодные обмороки гостей, и вынули из морозильника водку, запотевшую, обжигающую, не дотронешься! Мы тогда как раз получили продовольственный заказ с огромным кровавым шматком говяжьей вырезки. Решили быстро запечь со сметаной и грибами – ничего проще и вкуснее быть не могло! Раз-раз, 20–30 минут животного ожидания, дикие взгляды гостей в духовку, постоянные вопросы «Уже всё? Готово? Это ж вырезка, ее можно полусырой, так даже полезней!» И вот, наконец, торжественно вынимается тяжеленная сковородища из печки, выносится, шкворча, на красную торжественную дорожку под одобрительные крики присутствующих, и вдруг какое-то неловкое движение, какое-то замешательство… и вырезка с грибами летит в сметанной волне прямо на продолжающих аплодировать гостей!
Немая сцена.
Больше всего вырезки и сметаны досталось тогда Оскару Фельцману, один кусок даже сняли с его ботинка. Но неужели вы думаете, что в то дефицитное время можно было вот так просто выкинуть упавшее на пол мясо? Что вы! Гости во главе с Муслимом поползали по полу, заглянули под стол, аккуратно собрали все мясо и отдали хозяйкам, нам, то есть, чтобы мы его помыли и выдали снова: «Да ладно вам, не выбрасывать же, другого горячего ведь нет…» Вот мы быстренько и произвели реставрацию блюда – пожарили лук, соединили с картошкой и многострадальной вырезкой, снова залили сметаной, вскипятили и теперь аккуратненько, чинно и не спеша притащили на стол новый вариант горячего блюда.