хочется — мое положение оказалось бы еще более усложнено, чем сейчас.

Эндж возвращается через девять минут. Все еще бледная, с блестящими от воды щеками, но просветленная, и даже с легкой улыбкой на лице.

— Радуешься каждой мелочи, Эндж?

Не мое это дело. Слишком личный вопрос. Но удержаться от него невозможно. Я беспокоился за неё слишком долго, что сейчас, стоило только появиться возможности ей помочь, не смог выбросить эту идею из головы.

— Это первый токсикоз, — Анжела еле-еле покачивает головой из стороны в сторону, — первый настоящий токсикоз после трех лет бесплодных попыток. Я готова в честь него закатить пирушку.

— С мелом и солеными огурцами? — я иронично приподнимаю бровь. — Или что там еще любят девочки в положении?

Все-таки чересчур близко. 

Я вижу, как Энджи смаргивает, пряча эмоции за маской. 

— Я не буду включать подобные вкусняшки в смету необходимых мне для работы товаров, Николай Андреевич, — такое ощущение, что она резко сделала три шага назад, и ледяными своими крыжовниковыми колючками пытается просверлить во мне дыру...

Припоминаю её два месяца назад. Эмоциональную, чувственную, откровенную…

Запрещенную для меня мной же самим.

Вынудившую меня действовать с ней слишком жестко. Пресекая любое мысленное поползновение в неверную сторону. Может быть, зря. Как оказывается — все не было так однозначно. И шансы все-таки были. Только сейчас об этом думать бессмысленно.

— И все-таки иметь внутри себя цель тебе очень идет, Эндж, — я озвучиваю напоследок, — в кои-то веки я вижу у тебя живые глаза. 

— Спасибо, Николай Андреевич, — дежурно улыбается мне Анжела, — вы не возражаете, если я приступлю к работе? У меня её много. 

А у кого её мало?

Правильно, у того, кто вместо охмурения потенциального спонсора чешет языком с той, за кого цепляться совершенно не собирался. И понимает, что чертовски соскучился.

— Разбирайся, Эндж, — я киваю и все-таки отчаливаю. Туда. К упрямому спонсору, который сомневается, что у нас еще есть надежда выплыть с нашего дна.

— Очень низкий стал рейтинг у клуба, если говорить откровенно, Николай Андреевич. Есть слишком большие риски, что вы не оправдаете вложений.

— У всех бывают трудные времена. Мы с уверенностью смотрим в будущее, Захар Михайлович. И потом, вашему сыну ведь нравится наш клуб.

В мой кабинет без стука вваливается Тимирязев. Что ж, бывает. Я киваю ему на стул, выдвинутый еще Анжелой, и возвращаюсь к своему собеседнику.

— Нравился, — скептично поправляет меня мой собеседник, — последние тренировки оставили Платона недовольным. Да и потом… Люди моего положения давно уже смотрят на статус места, в котором отдыхают, в которое готовы вкладывать деньги. А вы…

— А что мы? — делаю вид, что не понимаю намеков. — У нас через три недели “Русский аргамак” проводит промежуточные скачки. Мы рассчитываем и на финал их к себе заманить. 

— Русский аргамак? — с той стороны трубки крепко задумываются. 

Русский аргамак — это деньги. Мы все это понимаем. И куда попало организаторы этих скачек не ездят.

Мне, чтобы их заполучить, потребовалось очень поднапрячь свои связи.

— Мы приедем на скачки, — наконец вальяжно, делая вид, что он, так и быть, сделает одолжение, соблаговоляет потенциальный спонсор, — если они пройдут как полагается, на высоте — значит, обговорим условия сотрудничества. Нет — значит, мы с Платоном найдем другой клуб.

Ну, что ж, это уже результат. 

Я сбрасываю вызов, пристально уставляюсь на Артема, развалившегося на стуле.

— Ты чего-то хотел?

— Ага, — насмешливо кивает мой старый друг, — слушай, а расскажи-ка мне про нашу новую администраторшу.