– Я хочу меду, – сказал Егор.

– Мы скажем маме, она купит, – ответил я.

– Не люблю мед, – буркнул Грек. – Я недавно узнал, что мед – это блевотина пчел.

– Что? Фуууу, – Егор сморщился, – это неправда!

– Правда-правда, я по телику видел, «В мире животных». Пчелы едят пыльцу с цветов, а потом прилетают в улей, заходят в хранилище меда и суют себе два пальца в рот. – Грек сунул два пальца себе в рот и издал характерный звук. – И вот так получается мед: по сути, это полупереваренная пыльца и желудочный сок пчел, веришь-нет?

Мне тоже, как и Егору, было неприятно это слушать. «Этот чувак точно не дружит с головой», – подумал я, а вслух сказал:

– Перестань. Егору шесть лет, не надо ему такое рассказывать.

– Какое «такое»? – Грек развел руками. – Ты что думаешь, я это придумал, что ли? – Он повернулся к одной из продавщиц и громко сказал: – Здравствуйте.

– Здрасте, – отозвалась она. Огромная шарообразная тетка. Две толстые черные брови-гусеницы над глазами, и еще одна – под носом.

– Вы ведь свой собственный мед продаете? Ну, то есть у вас же есть собственное пчелиное пастбище или вроде того?

– Это называется «пасека», – кивнула она. – Да, мой муж – пчеловод.

– А это правда, что мед – это блевотина пчел? Они ведь едят пыльцу и потом блюют ею, верно-нет?

Мы с Егором внимательно смотрели на нее, ожидая ответа. Ее брови беспокойно задвигались и столкнулись на переносице, слились в одну жутковатую бровь.

– Э-э-э-э… «выблевывают» не совсем то слово. Они ее скорее сплевывают.

Грек повернулся к нам.

– Ха! Ясно вам, невежды? – Мы двинулись дальше. – Вот так всегда, – продолжал размышлять он. – Люди считают, что я «с прибабахом» и вообще чокнутый, а на самом деле я просто умный.

– И скромный.

– Да, и это тоже. – Он потер ладони. – Ну так что? Тебе интересно узнать, что случилось с Третьим озером, или нет?

Да, мне было интересно. Честно говоря, ужасно интересно.

Я отвел Егора домой – это было нелегко, он долго сопротивлялся, хотел пойти со мной, пришлось силой затаскивать его в квартиру и терпеть его высокочастотное нытье[4]. К счастью, мама была уже дома и взяла все под контроль.

Грек ждал меня у подъезда.

– Идем, – сказал он.

– Куда?

Мы дошли до почтамта и спрятались за раскидистым кустарником неподалеку.

– Зачем мы прячемся?

– Сколько времени?

Я посмотрел на свои «Касио»:

– Семь сорок пять.

– Отлично. Он вот-вот придет.

– Кто?

– Осторожней с кустарником. Это барбарис, колючая зараза.

– Кто придет-то?

Он указал пальцем вдаль. Я бросил взгляд в конец улицы и увидел старика. Того самого, что и на фотографии, только гораздо старше. Худой, сгорбленный, лысый, с бородой и кривой тростью – старик был не похож на живого человека. Гораздо больше он напоминал аллегорию – такой собирательный образ старости. Каждая его черта, каждая морщина, каждый предмет одежды – все в нем как бы говорило: «Я символизирую старость». Старик медленно приближался ко входу в здание почты, затем остановился возле голубого почтового ящика с надписью «Почта» и почтовым гербом.

– Чего он ждет? – спросил я.

– Смотри.

Дверь почтового отделения открылась, и на улицу вышел человек в сером комбинезоне с большим серым мешком в руках. Он увидел старика, они кивнули друг другу. Старик достал конверт из внутреннего кармана пиджака и бросил его в голубой почтовый ящик. Они с почтальоном перебросились парой реплик. Почтальон открыл ящик и ссыпал в него письма. Затем запер ящик на ключ и запечатал мешок.

Старик захромал обратно в темноту.

Признаться, я чувствовал разочарование. Когда Грек сказал, что мы будем «проводить расследование», я представил себе почти киношную картинку – погони, тайные заговоры, дедуктивный метод, как в сериале про Шерлока Холмса с Василием Ливановым в главной роли. На деле же мы просто весь вечер просидели в кустах, ожидая какого-то дряхлого старика с дурацким письмом.