— Подло, говоришь, и бесчеловечно? Хочешь, расскажу все плохое, что сделала твоя "хорошая женщина"? — Мужчина усмехнулся и залпом выпил коричневый напиток.

— Я не верю, что она вам что-то могла сделать. Вы дадите такой отпор, что… что страшно представить.

— Я польщен, — снова насмешливая улыбка. Он до краев наполнил стакан виски, снова выпил, со стуком положил на барную стойку и поднялся. А затем начал стремительно снимать рубашку!

— Что… что вы делаете? — я машинально сделала шаг назад.

Дмитрий Сергеевич стремительно пересек расстояние между нами.

— Не веришь? А вот это я получил когда-то за то, что являлся сыном своего отца, — Воскресенский скинул рубашку и повернулся ко мне спиной.

Я ахнула от неожиданности. На его спине змеились белесые полосы от старых шрамов. Их было много. Длинные, короткие, совсем истаявшие или яркие, выпуклые.

— Твоя хорошая женщина когда-то дружила с моим отцом. И она же с муженьком его подставила, — босс вернулся вернулся к стойке, взял с нее початую бутылку и выпил алкоголь прямо из горлышка. Виски?! Из горлышка?! — Знаешь, что делают с семьей того, кто не выполнил свои обещания, по их мнению украл большие деньги и попал в тюрьму? Ничего хорошего. Мне было шесть лет, Вика, а эта тварь… Она и мою мать не пожалела. За что должен жалеть ее я? Подло и бесчеловечно было тогда, и меня есть право на месть.

Я судорожно вздохнула, пытаясь все это уложить в голове. Образ Насти никак не вязался с тем, что сейчас говорил Воскресенский. И ее боль… Она была искренна. А босс? Он может соврать?

— А ваш отец, он… — слова никак не хотели складываться в предложения.

— Мертв, — холодно ответил мужчина. — Повесился в тюрьме. Ну, или ему помогли.

— А мама? — у меня в горле пересохло.

— А мама жива, — черты его лица немного смягчились, а голос потеплел. — Если захочешь - могу с ней познакомить.

Я кивнула, рассматривая исполосованную шрамами спину босса. В голове просто не укладывалось услышанное!

Оказывается, за каждой силой прячется боль.

— Ну давай, — он допил виски, поморщился и, отложив бутылку, повернулся ко мне.

— Что? — не поняла я.

— Пожалей меня, — со злой усмешкой выплюнул он. — Правильные мышки же любят так делать. Поплачь, обними меня, скажи, что все прошло.

Он фальшиво рассмеялся. И как-то очень быстро оказался рядом со мной. Сжав подбородок, заставил поднять голову и, вглядываясь в мои глаза, произнес:

— А лучше раздвинь ножки - так хоть будет польза от твоей жалости.

— Я не вас жалею, — я попыталась вырваться, но его руки переместились на мою талию, удерживая меня на месте.

— Вот как… — насмешливо протянул он. — И кого же жалеет наша мышка?

— Жалею того мальчика, который вдруг потерял свое детство. Который понял, что папа не придет и спасет.

Еще одна усмешка скользнула по его четко очерченным губам, и Дмитрий Сергеевич как-то неуловимо притеснил меня к стене, прижав к твердой поверхности.

— К дьяволу пустые разговоры, — его ладони двинулись по спине, оставляя за собой пылающий след из мелких заряженных частиц. Моя попытка оттолкнуть Воскресенского закончилась тем, что он перехватил мои запястья одной рукой и завел их мне за голову, пригвождая к стенке. — Итак, рассказывай, мышка.

Его дыхание с терпким запахом дорогого виски обжигало нежную кожу чуть ниже подбородка.

— Ч-что?! — я попыталась вырваться, но снова ничего не вышло. Хватка Воскресенского была стальная.

— Например, о том, куда ты сегодня сунула свой любопытный носик, — терпеливо объяснил мужчина, одним движением расстегивая молнию на платье. Творение модного дома скользнуло по моим плечам и тут же упало к ногам.