Взгляд темно-синих, почти черных как глубокий космос, глаз из-под ресниц кажется осязаемым, когда скользит по моему телу. Он словно оставляет на мне невидимые царапины, которые начинают саднить. Рейн смотрит на меня без церемоний, по-хозяйски, словно показывая свою власть надо мной. Губы, шея, грудь. Здесь он задерживается, прежде чем направиться дальше. Живот. Треугольник аккуратно выбритых светлых волос. Бедра, колени, лодыжки… Достигнув щиколоток, двигается в обратном порядке, словно не удовлетворившись увиденным.

Стоять вот так и делать вид, что мне все равно, с каждым тягучим мгновением становится все невыносимее. Тысячу раз жалею, что затеяла эту игру. Надо было сразу принять полотенце и не артачиться, пока была такая возможность. Аделхард давно уже не тот несчастный мальчишка, который наказал меня за проступок, а потом и сам был жестоко наказан моим отцом. И больше не молодой и обиженный юноша, неведомо как сумевший выкупить контракт на мою невинность, который пялился на меня добрых десять минут после аукциона, прежде чем развернуться и уйти, так не сделав того, что полагалось, со своей неоправданно дорогой покупкой.

Рейн фон Аделхард заматерел, превратился в опасного хищника. Признаться, тогда стоя перед ним на круглом возвышении “витрины” я посчитала это верхом унижения, но сейчас… Сейчас было намного хуже. Хуже потому, что я, как и тогда, где-то в глубине души хотела, чтобы он сорвался и взял то, за что заплатил слишком высокую цену. И это дало бы мне право ненавидеть его еще сильней, потому что сейчас…

Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

После аукциона я не разговаривала ни с кем несколько дней. Не отвечала на вопросы и не позволяла докторам себя осмотреть. Помогла мама. Она каким-то чудом уговорила или подкупила семейного доктора, чтобы тот сохранил в тайне мою девственность. Для всех сделка прошла успешно. Аделхард подписал все бумаги, подтвердив тем самым, что контракт был исполнен, и он не имеет претензий к семье Кастильеро.

Не знаю, зачем ему это понадобилось? Навозник не только потратил деньги, которых у него просто не могло быть, но еще и на десять условных циклов лишился возможности принимать участие в аукционах на невинных пси-одаренных, так ничего и не получив взамен. Ужасно глупый поступок.

А теперь все повторяется, точно в кошмарном сне, только с той разницей, что у Рейна фон Аделхарда нет больше права вот так бесстыже на меня пялиться!

Прав нет, а он… А он все равно прожигает меня взглядом, от которого кожа вот-вот вспыхнет.

Не выдерживаю первой:

– Убирайся! Вали отсюда на хер!

Вспышка гнева не производит никакого эффекта.

Губы мужчины искривляет презрительная ухмылка, и он подходит еще ближе. Двухрядная застежка его кителя едва не касается моей груди. Я ощущаю тепло, исходящее от него, вдыхаю ненавязчивый и, как назло, приятный запах парфюма и чистого мужского тела – свежий, будоражащий. Словно это он только что вышел из душа, а не я.

Лучше бы он вонял навозом, как и полагается выродку с Кантры!

Сохранять самообладание больше невозможно, я еле сдерживаюсь, чтобы не отодвинуться, и выше поднимаю голову. Гляжу ему прямо в глаза с таким видом, словно это я выше, а не он. Я умею. Научилась так смотреть за время, прожитое с отцом.

– Все такая же дерзкая и самонадеянная, да, Ари? Считаешь так следует вести себя с наставником?

Голос Аделхарда сладко вибрирует где-то у меня в животе, и я с трудом подавляю желание долбануть его в висок чем-нибудь тяжелым. Да хотя бы вон той нефритовой статуэткой замысловатой формы. Уродливая и тяжелая, как раз то, что нужно, чтобы пробить ублюдку башку.