Да нет... было бы так, не попала бы я в тот жуткий дом, не пришлось бы мне ночевать почти голышом в холодной комнате и просыпаться под чьими-то насильными ласками. Меня бы никто не бил и не унижал, обещая пустить по кругу и сейчас Лика не находилась бы у них. Только думаю о подруге, как вновь начинаю реветь — привычное дело. Каждую ночь я долго, почти до утра плачу в подушку, вспоминая ужасы, проведенные в личной «тюрьме», и так пока не усну, совсем умаявшись от слез.

Теперь еще Лика...

Хватаю телефон, набираю номер, сама не зная, на что надеюсь. На удивление Лика сама берет трубку и долго-долго кричит на меня что-то бессвязное. Что-то навзрыд, истеря и требуя, чтобы я сделала все, что они просили. Не могу вставить и слова в ее крики и молча слушаю все, что так наболело. У нее. У меня. Не знаю сколько это продолжается, прежде чем она успокаивается. Всхлипывает еще, но уже не оглушает, вызывая ужасную жалость.

— Ты ведь сделаешь все, что они просят, да? — жалобно произносит Лика и я согласно киваю, будто она может меня видеть.

— Да, — опомнившись, уверяю ее в том, в чем сама не уверена и в том, что кажется невыполнимым, потому что Валерка умер.

Молчим.

— Ты где? Где ты сейчас? — в голосе Лики нет и намека на тот тон, которым она всегда разговаривала со мной прежде.

— Я как раз... делаю все, чтобы нам помочь, — наконец нахожу слова, но звучат они жутко фальшиво.

Лика вновь молчит какое-то время и тут я решаюсь задать вопрос:

— Они тебя отпустили, да?

— Да, — новые всхлипы. — Она явно не хочет говорить про своих мучителей, — Но сказали, что следят за каждым шагом. И если я куда-нибудь пойду, ну ты понимаешь... они меня убьют.

В телефоне вновь раздаются рыдания, разрывающие душу на куски. Как же хочу ей помочь, нам помочь, если бы только знать, что мне делать...

— Не плачь, подруга, — говорю преувеличенно бодро, не решаясь спросить самое главное — тронули ли они ее, — Прорвемся!

— Правда? — как же дико для меня слышать такой голос Лики, совсем не похожие на нее интонации, просящие слова и нотки. Как же они издевались, если даже мою, такую боевую подругу смогли довести до мольбы и слез?!

Сволочи! Никогда не думала, что могу ТАК ненавидеть! Эти нелюди, они, они...

— Правда, солнце! Придет время, и мы забудем все как страшный сон, и вновь будем ставить тот красный чайник на плиту и пить сладкий, не по канонам правильного питания, чай. Ты вновь купишь мой любимый багет в булочной на проспекте, а я всю дорогу буду ворчать, что так мы никогда не похудеем.

Говорю, не чувствуя, как крупные слезы катятся по лицу и только солоноватый вкус на губах напоминает мне об этом.

Лика еще какое-то время всхлипывает в трубку, но в конце концов успокаивается и тихо произносит:

— Ты прости меня...

— За что?

— Ну за этого соседа. Я такая дура была, что вообще...

— Да забудь. Разве это все имеет какое-то значение?

***

Прощаемся с Ликой тепло и это не может не радовать, потому что та недомолвка, что случилась с нами теперь кажется настолько бессмысленной и глупой, что даже и вспоминать о ней не хочется.

Вновь смотрю на фото Аверкина, перевожу взгляд на Панина, который в обнимку стоит с Валерой. С кого бы начать?

Время довольно позднее. Но я все равно звоню Гоше.

Он долго не берет, но я не могу просто так взять и бросить все. Пусть злится, это такая мелочь в сравнении с тем, что мне грозит.

Наконец берет трубку и едва не рычит:

— Ну чего тебе надобно, Полухина?! Да если бы я знал, с кем связываюсь...

— Подожди, подожди, я еще даже не начала, а ты уже ругаешься...