Знаю я здешние повадки… Еще при Арвиде Яновиче можно было лишиться партийного билета. И ходи потом, вымогай красную книжицу обратно… Нет уж.

Попав на заседание, я вежливо поздоровался. Мне сдержанно покивали в ответ. Людно не было, да и знакомы мне оказались лишь двое – сам Пуго, да Янаев, его зам. Последнего я, впрочем, помнил по окаянным дням ГКЧП – как у Геннадия Ивановича руки дрожали в прямом эфире. Обладай он хоть малой долей мужества, твердости, стойкости, то за измену Родине судили бы не его, а Горбачева с Ельциным!

Да, пришлось бы действовать жестко – устроить советскую версию Тяньаньмэня. Погибли бы тысячи распоясавшихся «демократов», выдающихся представителей «вечных двух процентов дерьма» – не жалко. Зато были бы спасены миллионы душ – нормальных советских людей! Спору нет, жизнь пошла бы трудная, но СССР не распался бы, не случилось бы смуты и разрухи «святых девяностых»…

Не знаю уж, как Янаев воспринял мой неприязненный взгляд, однако он заерзал.

– Начнем, товарищи, – чинно сказал Пуго, и секретарь тут же склонился над девственно чистым протоколом, запятнанным лишь чернильным грифом «Совершенно секретно». – В адрес Комитета партийного контроля поступило письмо от коллектива сотрудников НИИ Времени, подписанное от лица товарищей заведующим лабораторией, старшим научным сотрудником Панковым Аркадием Ильичем…

«Ишь ты… – поразился я. – Так вот откуда ветер подул! А вони-то, вони сколько нанес…»

– Не стану зачитывать письмо, – продолжил Борис Карлович, откладывая мятый исписанный лист с приколотым конвертом, – там приведено слишком много подробностей и доказательств полного морального разложения товарища Гарина…

– А можно чуть поконкретней? – холодно сказал я. – А то непонятно, как именно я разложился.

– Извольте, – криво усмехнулся председатель КПК. – Вы, товарищ Гарин, разумеется, станете отрицать факт вашего проживания с тремя женщинами одновременно?

Присутствующие возмущенно зароптали, глядя на меня, как на врага народа, но и завистливое любопытство я тоже уловил.

– Нет, товарищ Пуго, отрицать данный факт я не стану, – непринужденность далась мне с трудом, но сдерживаемая пока ярость неплохо тонизировала. – Да, я проживаю вместе с тремя женщинами, матерями моих детей, и что в этом плохого?

Бедный Пуго даже отшатнулся.

– Что? – растерянно выдавил он. – А вас разве не смущает аморальный характер данных отношений?

– Нисколько, – хладнокровно отрезал я. – На данном судилище присутствует, как минимум, четверо, имеющих любовниц, и характер подобных отношений почему-то никого не смущает, ведь эта достойная четверка тщательно скрывает свои внебрачные связи. Меня, знаете, всегда приводило в глубокое изумление то обстоятельство, что коммунисты – атеисты по определению – оценивают нравственность товарищей по партии с точки зрения христианской морали, причем в самом ханжеском ее выражении. И я не совсем понимаю, что конкретно вас не устраивает? Ведь жена-то по документам у меня одна, а число любовниц никакими регламентами не ограничено!

– Мы должны быть уверены в своих товарищах по партии, – послышался голос из толпы, – уверены в том, что он не предаст идеалы революции…

– Какие пышные слова! – зло усмехнулся я. – Мною сделано для этой страны больше, чем всеми вами, вместе взятыми. И кровь довелось проливать, что зафиксировано… «формализовано», как у вас здесь выражаются, в моих орденских книжках!

– Никакими прошлыми заслугами, – председатель КПК вяло шлепнул ладонью по столу, – вам не прикрыть нынешнего разврата! Коммунисту, занимающему ответственные посты, негоже иметь трех жен!