– Что с отцом… – прокашливаюсь и не поворачиваюсь. Так и стою к нему спиной и делаю вид, что занята тарелками и чашками. Недоговоренность повисает в воздухе, Аверин молчит, и мне приходится выглянуть через плечо.

Стоит ко мне спиной, ссутулился, уперся ладонями в стол и смотрит на полки с цветами и кулинарными книгами.

Ощущение, что он сейчас рухнет между столом и стульями, как бревно. Наверное, срабатывает материнское сердце, все-таки он отец моего сына, я бросаю посуду и подбегаю с одной стороны мужчины, опрометчиво вцепляюсь пальцами в его руку.

– Ты… вы в порядке?

Его взгляд, брошенный, как стрела, из-под черной густой челки, проникает в поры, обжигает кожу.

– Нет. Я. Не. В порядке… – повернувшись, тянется ко мне, но я отступаю к окну.

– Пожалуйста, не нужно, – шепчу неуверенно.

– Что именно? – наклон головы и взгляд, направленный на мои губы.

– Этого… – смотрю в его пьяные от возбуждения глаза и понимаю, что сама впустила зверя в дом. Я знаю, каким он может быть искусным совратителем.

– Мам, все в порядке? – в дверях появляется Миша.

Я отскакиваю к мойке, а Давид спокойно, будто ничего не происходит, тянется к форточке и приоткрывает на проветривание.

– Еще пять минут. Чайник закипит, – говорю сыну. – Я позову.

– Ага, – сын бросает на Давида странный, долгий взгляд, рассматривает его спину, а потом, изогнув губы в неровную линию, уходит в коридор.

Повисшее напряжение давит и угрожает взорваться снопом искр, меня всю колотит и трясет. Чашки цокают друг о дружку, ложки выпадают из рук, и я не могу собраться. Он слишком близко.

– Все хорошо, Арина, – тихий шепот ложится на плечо, вбивая в позвоночник железный прут. Вытягиваюсь по струнке, боясь выдать свои эмоции. – Я не страшный. Доверься.

– Вам стоит держаться на расстоянии, – опускаю голову и понимаю, что слишком давлю кулаки и изогнула одну из ложек.

– Почему? – низко, тихо, рокочуще, слегка касаясь моего плеча кончиками пальцев, перемещая волосы на одну сторону.

– Я замужем.

Смеется. Не шумно, а сдавленно. Прыскает и целует меня в висок, разгоняя жар по всему телу.

– Вы пьяны.

– Пьян, – кивает, от этого его губы соскальзывают на мою щеку, а рука, что до этого нависала над плечом, вдруг фиксирует голову и заставляет повернуться к нему лицом. – Тобой пьян, Арина, и не соображу почему.

– Убери… те… руки.

– Неа, – еще немного подвигает меня к себе, не разворачивая, а лишь заставляя смотреть ему в глаза.

– Я вас выгоню, – шепотом.

– Хм. Сама-то в это веришь? – на его губах играет лукавая улыбка.

– Полицию вызову… – сипло.

– И что ты им скажешь?

– Что вы пристаете...

– Как страшно. А хотя, – он склоняется к губам, неизбежно, неотвратимо, вдыхает жадно, словно наслаждается моим запахом, – вызывай. После похорон отца и трех дней бессонницы, может, меня поколотят, и я, наконец, усну.

– Вы больны.

– Смертельно...

Нас разделяет свист чайника. Аверин все-таки отпускает меня, оставляя на губах неслучившийся поцелуй. И я ненавижу себя за слабость, что хочу этого, вопреки здравому смыслу и гордости. Каждая пора тянется к нему, горит по нему, трепещет, и я заставляю себя противиться через силу. Он ведь предатель, вспомни, Арина. Вспомни!

Справившись с чашками, переношу их по одной к столу и замечаю, что Давид куда-то ушел.

Нарезаю торт, убираю вино в холодильник, к остальным пакетам не притрагиваюсь – неудобно копаться в чужих вещах.

Не хватает нескольких долгих минут, чтобы успокоиться, все еще дрожу, будто у меня лихорадка, но все равно спешу в комнату, чтобы позвать малышей к столу, заодно и проверить, куда делся наш горячий доктор. Понимаю, что Давида и здесь нет.