Никого из городских немцев, несмотря на слухи, так и не арестовали. А вот про тех немцев, которые пришли, было и так ясно, что они могут арестовать кого угодно. Поэтому про эту армию пока не ходило даже слухов. Все жили в ужасе поражения, словно их по уши окунули в холодную воду.
Андрусь не сильно отличался от прочих. Он тоже ходил, как сомнамбула, на негнущихся ногах и говорил хрипло, как если бы его грудь была скована льдом.
Дома он тоже молчал.
Наконец, Целестина ухитрилась его поймать и спросить, что он думает.
– Война ещё не закончилась, – пробормотал он в ответ. – Ты же понимаешь, что война ещё не закончилась?!
– Я думаю, – предположила Целестина, – тебе лучше оставаться дома. Не нужно привлекать к себе подозрения!
– Нет. Нельзя! Как раз это и будет слишком подозрительно!
Целестина кивнула. Братик явно смыслил в стратегии и конспирации. Но всё равно не мог ничего сделать против врага.
Потом стало ясно, что всё уже кончено. Все уже знали, что наступление началось, и никто не знал, на какой из возможных границ оно закончится. На всякий случай готовились к худшему.
В среду вечером вернулся директор.
Надо сказать, что даже в смешанной гимназии имени Траугутта училась очень разная молодёжь. И она тоже расслоилась – как было расслоено всё тогдашнее общество. Были совсем гордые деятели, которые после занятий сразу шли домой – и этот дом был обычно на улице Пулавского, по соседству с особняком Целестины. Они считали, что им нечего делить с местным быдлом.
Другие (в основном девочки) чинно гуляли в городском саду под сонные импровизации духового оркестра. Они собирались изучать юриспруденцию или классические науки и очень часто ходили в кино и на концерты – потому что могли себе это позволить. Целестина относила себя к этим – и немножечко к первым, в зависимости от настроения.
Третьи собирались на вокзале. Девочек среди них почти не водилось. Они застёгивали пальто на все пуговицы, смолили коротенькие папироски и собирались учиться на инженера или железнодорожника.
Тогдашний вокзал был настоящим чудом техники – там горели электрические лампы, было отличное водяное отопление, имелось окошечко телеграфного отделения. А ещё был мост, и под мостом проезжали поезда. Можно было смотреть на них сверху вниз, вдыхать копоть и думать, что когда-нибудь такой вот поезд увезёт тебя прочь отсюда в совсем другой, удивительный, мир, где найдётся место твоим способностям.
Где отдыхали четвёртые, которых не принимали даже в компанию на вокзале, – не знал никто. Наверное, подобно первым, они почти не выходили из дома, потому что им приходилось усердно учиться. Или воровали по ночам бельё, чтобы заплатить за учёбу.
Сложно сказать, кто из них был лучше. В каждом слое было что-то хорошее.
Директор вернулся поздно, когда город уже был под коммунистами. И те, кто собирался на вокзале, оказались первыми, кто его увидел.
6
Уже было темно. Вокзал полыхал десятками дуговых ламп, а на перроне и рельсах уже лежали ночные длинные тени.
Пан директор гимназии соскочил с грузового поезда – на лбу угольный след, левый рукав пиджака оторван – и зашагал по перрону, покачиваясь, как сомнамбула.
Когда пан Данилюк проходил под очередным фонарём, его опознал Юлиан Шкательберг – тот самый, белобрысый, который мечтал проектировать танки и уже придумал оригинальную конструкцию с тремя дулами.
– А, дети, – директор натужно улыбнулся. – Всё вы замечаете, дети…
И он, хромая, отправился домой – через железнодорожный мост. Ступеньки преодолеть было непросто, и иногда ему приходилось опускаться на четвереньках.