– Я буду жаловатца! – возмущался господин с лошадиным лицом. – Это ест произвол нат иноземный купец! Я как немецкий посол и глава купеческий гильтий…

– Слышь, Вилли Шварцович… – сморщился царь.

– Я ест Вилли Шварцкопф!

– Да мне до лампады, кого ты там ешь! Достал ты меня! Сказал же, все будет по закону! Сначала дыба, потом плаха. Чего тебе еще надо?

– Справетливый суд! Дыба – это ест произвол!

– Произвол – это то, что он на стражников моих напал.

– Это нато разобратца, кто ест на кого напал!

– Вот сейчас и разберемся. Малюта, дыбу готовь.

– А может, сначала сапожки, царь-батюшка? – с надеждой спросил палач.

– Дыба надежней.

Царь подошел вплотную к Виталию и начал рассматривать узника. Судя по недоуменному взгляду, державный увидел совсем не то, что ожидал.

– Федот!

К царю подбежал один из стражников. Красная шапка воина была оторочена дорогим собольим мехом, что говорило о том, что это был как минимум стрелецкий голова или сотник.

– Чего изволите, царь-батюшка?

– Это вот этот вот на вас напал? – ткнул скипетром в Виталия державный.

– Он самый, вражина! Не извольте сумлеваться! Лично ему рученьки-ноженьки вязал.

– Вот этот вот задохленький десяток моих лучших стрельцов… – Царь еще раз окинул взглядом юношу. По сравнению с мощными, массивными стрельцами Виталик и впрямь выглядел не очень представительно. – …Да я вас всех… – Сбитая скипетром шапка стрельца полетела на пол. – Тоже мне сотник! Разжалую! Державу подержи, мешается.

Федот покорно принял из царских рук большой шар с крестом и бережно держал в руках, пока царь-батюшка скипетром охаживал его самого, как говорится, в хвост и в гриву.

– Царь-батюшка, – взмолился писарь, – вы бы скипетр пожалели. Он ить золотой. А вдруг погнется?

– Твое дело маленькое, – пропыхтел царь, – писарское. Садись и пиши. Сейчас допрос снимать будем. Ишь, учить меня вздумал.

Спустив пары, царь отнял у сотника свою державу, отвесил ему напоследок хорошего пинка и повернулся к Виталию. Писарь тем временем поспешил сесть за столик, разложил перед собой бумаги, поставил чернильницу-непроливайку, макнул в нее гусиное перо и застыл в ожидании начала допроса.

– Ну сам все расскажешь али сразу на дыбу? – грозно спросил царь.

Не успел юноша открыть рот, как палач за него тут же ответил:

– Ничё не скажет, царь-батюшка. Я тут с ним уже потолковал. Ни в какую! Пусть меня режут, говорит, пусть бьют, пусть на дыбе подвешивают, ничё не скажу! А вот ежели испанские сапоги на меня примерить…

– Да задолбал ты меня своими сапогами, Малюта! Я тебя спрашивал? – возмутился царь.

– Так я ж в интересах дела, – стушевался палач, – чтоб, значится, время ваше драгоценное зазря не тратить.

– Правду мой палач говорит? – уставился на Виталика царь.

– Врет, – лаконично ответил юноша. – Наоборот, это он меня уговаривал молчать, пока меня пытать будут. Вы бы его проверили. Может, засланный какой?

– Что? – ахнул палач. – Это я засланный? Да я верой-правдой… Царь-батюшка, – рухнул на колени Малюта, – не верь супостату! Я свой! Исконно русский! Вот истинный крест…

Царь внезапно рассмеялся.

– А ты ловок, шельма, – погрозил он пальцем Виталию. – В первый раз вижу, чтоб палач перед узником на коленях стоял.

– Я не перед ним, я перед тобой, царь-батюшка, на коленях стою, а этого изверга я сейчас лично на дыбу аль куда прикажете…

– Помолчи, Малюта, – отмахнулся царь, – с тобой все ясно. Все с иноземными новинками носишься. И чего ты к этим сапогам привязался?

– Так вещь-то какая! Да ты на себе испробуй!

– Чего сказал?! – изумился царь.