– Но ей ведь всего десять лет, – государь все никак не мог прийти в себя. – Неужто уже и греческий осваивает?

– Истинно так, ваше величество.

– А зачем? Зачем ей вся эта наука? – Алексей Михайлович пожал пухлыми плечами. – Будущее ее нам известно. Замуж ее не выдам, мне соперники на престол не нужны. И что же? С няньками да бабками в тереме она Гомера будет обсуждать?

– Мудрая советчица никакому царю еще не помешала, – возразил Симеон со всей почтительностью. – А вашу дочь не зря зовут Софией – "мудрой".

– Но чтобы царевна училась наравне с царевичами – такого никогда не было… – сомневался Алексей Михайлович, подставляя могучую руку доктору для перевязки.

– Не было, ваше величество, – согласился Симеон. – И потому вас запомнят как царя, который делает невозможное. А я уж сложу об этом красивую оду, не беспокойтесь. Превознесу вас выше императора Константина Великого.

– Выше самого Константина? Хм… – Царь явно заинтересовался. – Коллинз, а ты что думаешь?

– В Англии юные леди получают наилучшее образование, которое могут оплатить их родители, – отозвался врач, собирая чемоданчик. – Дочери аристократов читают в оригинале Платона, на досуге увлекаются новомодным Шекспиром.

Алексей Михайлович задумчиво погладил бороду и со вздохом откинулся на подушки:

– Ладно, старец, дозволяю взять Софью на занятия. Посмотрим, что из этого всего выйдет.

Иван V Алексеевич (годы правления: 1682–1696)

Иван 14 лет правил совместно с Петром Великим. Ивана официально называли «старшим царем», Петра же именовали «младшим». Все документы они подписывали вместе, на торжественных церемониях тоже были вдвоем. Их даже короновали на двойном троне. Однако Иван с рождения страдал тяжелыми болезнями, поэтому не мог быть полноценным государем. Он находился под постоянным наблюдением придворных врачей, в том числе доктора Блюментроста, и все равно едва мог ходить и говорить. Тем не менее, Ивану удалось обзавестись женой – Прасковьей Салтыковой, а впоследствии и дочерьми.

Разговор предстоял тяжелый.

Доктор Блументрост в последний момент спохватился и водрузил на лысину растрепанный парик, более всего похожий на лохматую болонку. Парик был жарким и неудобным, но дарил некое ощущение официальности. Вроде как сам доктор тут и не при чем, он всего лишь исполняет роль мойры, древнегреческой богини судьбы, безжалостной Атропос, перерезающей нить жизни. Доктор тягостно вздохнул. Ему было жаль царицу Прасковью Федоровну. Бедная глупенькая девочка.

Собравшись с мыслями, доктор поплелся на женскую половину царского терема.

За расписными дверями, как всегда, творилось безумие.

Истошно орали попугаи в клетках у витражных окон. Тонко щебетали канарейки. Визжали обезьяны, подаренные царю заморскими посланниками. Но громче всех голосили богомольцы – любимчики государыни, заполонившие десятки комнат Кремля. Нищие и юродивые заунывным речитативом читали священные песнопения, стараясь перекричать друг друга.

В нос доктору ударил крепкий запах немытого тела, церковных благовоний, тропических животных и еще чего-то непередаваемо гадкого, что благородный саксонский нос Блументроста был не в силах распознать – даже после двадцати двух лет жизни в Москве.

К доктору навстречу бросились многочисленные мамки и няньки, окружили его пестрой стайкой и повели к царице. Процессия продвигалась медленно – мешали шустрые богомольцы, так и норовившие выпросить милостыню у богатого вельможи, а также немыслимое количество лишней мебели, хаотично расставленной в самых неожиданных местах. Полутемные, пыльные палаты все были занавешены вышитыми тряпками и заставлены ненужными безделушками. Блументрост закашлялся.