– Духота у вас, как в пещере, – раздраженно сказал он ближайшей боярыне. – Откройте окна, дамы! Июнь на дворе. Сотню раз вам говорил, что надо проветривать помещения. Майн Готт, вы себя уморите в один непрекрасный день!

Боярыня испуганно перекрестилась и приказала кому-то открыть задвижки на волоковых оконцах – небольших прорезях в стене, сквозь которые дурные запахи потихоньку вытягивались на улицу. Стало чуть полегче, хотя для полного очищения воздуха следовало убрать стену целиком – вместе с попугаями и нищими.

Прасковью Федоровну доктор застал за всегдашним занятием. Царица неторопливо вышивала серебром по бархату и слушала бормотание сказительницы – мрачной старухи, одетой во все черное. Сама Прасковья Федоровна была наряжена в роскошнейший золотой шушун – тяжелый расклешенный сарафан с откидными рукавами. На соболиный воротник ниспадали толстые темные косы. «Мех – в такую жару, – ужаснулся доктор. – Надо с этим разобраться, перегрев для нее опасен… Но теперь это уже неважно».

Сказочница при виде гостя примолкла, устремив подозрительный взор на его всклокоченный парик. Молодая царица подняла на доктора светлые и круглые, как у рыбки, глаза и отложила вышивание в сторону. На полном лице расцвела приветливая улыбка. Фарфоровая кожа отливала жемчугом. Прасковья Федоровна была миловидной, добродушной молодой женщиной, но этим ее достоинства и ограничивались.

– Ваше величество, – доктор вежливо поклонился, – позвольте выразить вам свое восхищение – вы прекрасны, как богиня утренней зари.

Прасковья Федоровна оживилась и кокетливо откинула косу за спину:

– С чем пожаловали, Лаврентий Алферович? Снова лечить меня будете?

Блументрост откашлялся.

– Наши процедуры, Прасковья Федоровна, подошли к концу.

– Так значит, я здорова? – обрадовалась царица. – Значит, теперь я смогу подарить государю Иоанну Алексеевичу наследника долгожданного?

Заохали мамки с няньками, возрадовались изо всех сил, закружились по комнате яркими вихрями, сметая пышными сарафанами все на своем пути. Даже мрачная сказочница просветлела, давай бить благодарственные поклоны иконам в красном углу. Всеобщее ликование, как пожар, охватывало одну комнату за другой, терем закипал весельем, как большой самовар.

– Постойте, ваше величество! – крикнул Блументрост, пересиливая несусветный гвалт. – Дело не в этом. А ну тихо все! – рыкнул он на ближайших плясунов.

– Что, что такое? – растерялась царица, поднимаясь со скамьи и делая знак всем замолчать.

– Пусть сперва все выйдут, – потребовал доктор. – Не их это ума дело.

Мамки с няньками торопливо зашелестели к выходу. Рядом с Прасковьей осталась только черная сказочница. Блументрост шикнул на нее, отгоняя к окну, и подошел к царице поближе:

– Сегодня меня позвала государыня Софья Алексеевна…

Прасковья от одних этих слов сделалась серой, как осеннее небо.

– Она сказала, что дольше ждать не может, – с трудом продолжил Блументрост. – Пятый год пошел, а наследника все нет. Мне, царскому лекарю, пришлось признать свое бессилие. Я не смог добиться с вами никакого результата. Все назначенные мной процедуры, все выписанные мной лекарства оказались бесполезны. Я не смог вылечить вас от бесплодия. Увы. В разговоре с Софьей Алексеевной я был вынужден подтвердить, что ничем не могу помочь вашему величеству.

– Но… Как же теперь? – затравленно спросила царица, хлопая длинными ресницами. – Что со мной будет?

Блументрост с жалостью посмотрел на Прасковью. Ему показалось, что она мгновенно постарела на двадцать лет.

– Впереди монастырь. Я решил сам вам об этом сказать, чтобы вы успели собраться. И еще кое-что. – Семидесятилетний доктор снял парик и устало вытер лысину от пота. – Простите меня, Прасковья Федоровна. Я всю жизнь занимаюсь врачеванием, но я так и не понял, почему с вами ничего не получилось. Мы сделали всё. Зверобой привозили из Сибири, солодовый корень из Воронежа, черемицу собирали в Коломне, чечуйную траву в Казани, можжевеловые ягоды в Костроме. Испытали лечение ртутью и нефтью, а ведь эти новинки дали превосходные результаты с пациентами из стрелецкого полка… Я консультировался с коллегами из немецких университетов, они также в недоумении… Не понимаю. Ваш случай останется для меня навсегда медицинской загадкой. Простите меня, если сможете, Прасковья Федоровна.