– Тысячи! – восторженно перебила Вера.

– Десятки тысяч русской молодежи не на пруду Таврического сада, а где-нибудь…

– На Ледовитом океане, – подсказала Вера.

– Пускай!.. На Белом море, на Финском заливе!.. Оркестры… Тысячи музыкантов и радостный народ, без различия званий и состояний…

– Ни званий, ни состояний тогда и не будет!..

– Конечно, не будет… Радостный народ, сбросив с себя бремя труда, вольный…

– Когда?.. Когда же это будет?

– Когда будет править не один человек, как стеною окруженный знатью, но весь народ… Когда будет народоправство!..

– Когда?.. Скажите, Николай Евгеньевич, когда это может быть?

– После революции.

Их обгонял, громыхая коньками, Афанасий. Он отыскал их и теперь, проносясь мимо, схватил Суханова за рукав шинели так, что тот чуть не упал, и крикнул молодецким, разбойничьим окриком:

– Флот, идем водку пить!.. Вр-р-ремя!.. – И помчался дальше.

– Николай Евгеньевич, я пойду домой. Проводите меня. Я боюсь Афанасия. Он мне противен. И потом, мне так хочется еще и еще говорить с вами о том, что будет, когда настанет прекрасное время революции. Ждите меня у выхода на Шпалерную, я пойду скажу графине, что иду домой.

Они шли по тихой и пустынной Захарьевской. Сзади остались красота заиндевевшего сада, звуки труб и молодцеватые окрики Афанасия. Они шли медленно, опустив головы. Желтый песок хрустел на панелях под их ногами. Позванивали коньки на ремнях в руках.

– Скажите, Николай Евгеньевич, почему-нибудь да уходят от нас, из нашего кружка такие люди, как князья Кропоткины, оба брата, как граф Лев Николаевич Толстой, яснополянский философ, как опустившийся, но почему-то милый князь Болотнев?.. Значит, им душно, как и мне. Почему-нибудь ушла, и с таким скандалом, Соня Перовская.

– Вы знали Софью Львовну?

– Я была девочкой… Двенадцати – пятнадцати лет, когда Соня уже выезжала в свет… Я видела ее на тех вечерах, куда и детей приглашали. Она очень недолго выезжала. Потом исчезла с нашего горизонта. Я слышала, что она ушла из дому. Будто отец отказался от нее и только мать тайно с нею виделась. Но подробно я ничего про нее не знаю.

– Она пошла служить народу.

– Что это значит?.. Как служить? Я не понимаю. Объясните.

– Она помогает страждущим, обиженным, невинно наказанным. Она учит народ грамоте.

– Как же она это делает?

– Она собирает среди знакомых посылки для тюремных узников и носит их в места заключений. Она – Перовская – ее имя все знают… По отцу, по дяде… Она проникала в самые глухие казематы Петропавловской крепости и передавала одиночно заключенным табак и книги. Потом она поехала в деревню. Жила в избе, как простая крестьянка, учила детишек грамоте, работала фельдшерицей. Прививала оспу детям…

Вера вздохнула.

– Как это хорошо, – тихо сказала она. – Продолжайте. Это так интересно.

– Вы знаете – Перовская способна на героические подвиги. Вот теперь, совсем недавно, она узнала, что жандармы повезут кого-то в ссылку. Она решила освободить несчастного и дать ему возможность бежать за границу. Она собрала деньги, подготовила трех сочувствующих ей молодых людей помочь. Один из ее товарищей переоделся в офицерскую форму. Они взяли телегу и поехали по тому тракту, по которому должны были везти арестанта. Когда увидели они бричку с жандармами, выскочили из телеги, и тот, кто был одет офицером, стал поперек дороги и крикнул: «Стой!» Ямщик остановил тройку. «Куда едешь?.. Кого везешь?» Жандарм взял под козырек и ответил: «Еду с арестантом по приказанию начальства в Новосибирск». Тут другой товарищ выстрелил в жандарма, но промахнулся. «Что это?.. Что тут такое!» – растерянно крикнул жандарм. В него выстрелили еще раз, и он свалился внутрь брички. Тройка помчалась.