Все твои убеждения рассыпаются в мелкие щепки, когда ты сталкиваешься с реальностью.

Итак… Значит Алена хочет родить Саше ребенка, а он не хочет.

Юля!

Ты могла понять слова дочери неправильно, все может быть не так плохо, как ты думаешь. И вообще, то, что они ссорятся еще ничего не значит.

В глубине души я просто хочу, чтобы бумеранг вернулся Алене. Все так часто говорят, что он существует, прилетает и бьет прямо по хребту, но судя по тому, что случилось в моей жизни, эта гадкая беспринципная женщина осталась в выигрыше.

Плевать, что у нее остался мой муж, потерю мужика еще можно как-то пережить. Но ведь она сделала все для того, чтобы моя дочь меня чуть ли не возненавидела…

И именно это оказалось самым сильным ударом. Первый год в Питере я порывалась Карину забрать к себе, через Дашку даже немного воздействовала, чтобы младшая делилась, как мы хорошо устроились, как классно в северной столице.

Все было абсолютно бесполезным. Из уст старшей дочери часто звучало имя той женщины, и я чувствовала не просто боль, я чувствовала тотальное поражение.

Ну и где же он бумеранг? Уже летит к ней? Или я должна быть мудрой, отпустить, простить и не желать зла? На словах легко, на деле — почти нереально.

Блуждая в своих воспоминаниях, я резко промахиваюсь мимо огурца, задевая острым ножом, который только наточила, свежий французский маникюр.Тут же отбрасываю рукоятку в сторону, с шипением вбирая палец в рот. Вкус металла неприятно расползается по языку.

— Мам, это я, — входная дверь хлопает, слышу шаркающие шаги Дашули, а потом вижу саму дочку. Она сбрасывает с плеч рюкзак, бросая его в угол. Приподнимаю бровь, показывая свое недовольство, вперемешку с болью в ноющем пальце, — Я уберу, ма. Очень есть хочу.

Даша заглядывает в холодильник, доставая оттуда ветчину и сыр. Это самое любимое блюдо. Она может даже есть их без хлеба.

— Подожди, я почти доделала салат. Курица в духовке будет через пятнадцать минут готова.

Она откусывает свернутые в трубочку сыр и ветчину.

— А ты чего палец во рту держишь?

— Порезалась.

— А, — дочь взбирается на барный стул, подкладывая ноги себе под пятую точку, — Как хорошо, что скоро заканчивается школа и будут каникулы. Я не увижу этого дурацкого Солдатова целых три месяца.

— Артемка? Хороший же мальчик.

— Он идиот. Вечно шутит свои несмешные шутки, потом сам же с них и ржет. Меня задевает… То списать просит, то в столовке пирожок вырвет из рук. Надоел!

Дочь рычит, показывая всю степень своего негодования. А у меня улыбка расползается по лицу. Первая влюбленность… Она всегда такая. Чуть сумасшедшая, непонятная и очень яркая.

— Я думаю, ты ему нравишься, дочь.

— Мам, ну вот папа разве так вел себя, когда ухаживал за тобой?

Она говорит это на эмоциях, не вкладывая особых чувств. А меня задевает. Прячу свое смятение, отворачиваясь к раковине и опускаю палец под холодную воду.

— Твой папа был тем еще, — хочу сказать, что засранцем, но при дочери не решаюсь, — Был хулиганом. Но не в прямом смысле этого слова.

— Это как?

Дочь продолжает ковырять мою затянувшуюся рану. Ее понять можно… Когда мы развелись с Сашей, ей было всего девять. Дети в таком возрасте не особо интересуются, как познакомились их родители и когда у них была свадьба.

А сейчас к ней приблизился как раз тот самый возраст… Хочется сравнивать себя и то, как было у твоих родаков.

— Ну твой папа был не самым многословным человеком. Один раз я несла тяжелый пакет, он ждал меня у подъезда. Молча выхватил из рук пакет и понес его за меня. Я честно… Перепугалась. Молчит, чернее тучи, несет мой пакет ко мне же домой… — губы трогает легкая улыбка от ностальгии, — Это он так ухаживал. Говорит, что настолько переживал, что говорить не мог. Но лицо было… Боялась я его.