— Ты действительно считаешь, что я искал с тобой встречи вот таким нелепым способом?

Пожимаю плечами, отворачиваюсь, достаю из сейфа коробочку с кольцами. Движение привычное, механическое, но руки чуть дрожат, и я сжимаю их сильнее, чтобы он не заметил.

Я их делала от души, по-другому у меня не получается работать. Пусть они для моего бывшего мужа, отца моего ребенка… Но…

“Пусть носит их и вспоминает”… Еденько в голове проскакивало пока я корпела над обручалками.

— Мне всё равно, что и почему ты делаешь, Марк. Твои мотивы перестали меня волновать четыре года назад. Сейчас я просто выполняю заказ, и не более того, — говорю ровно, холодно, отстранённо, хотя внутри всё кипит.

Его взгляд снова цепляется за моё лицо, он изучает меня, словно ищет ложь в моих словах, слабость, что можно использовать. Я чувствую его внимание, и от него мне не очень комфортно. Вся ситуация сюр и абсурд.

Приперся один, лучше бы перенесли встречу! Но нет… дыру во мне сверлит, а мне хочется выставить его за дверь, вручить эти гребанные кольца и больше никогда не видеть!

— Ты сильно изменилась, Ева, — повторяет он, наблюдая за каждым моим движением. — Стала жёстче, увереннее…

Поднимаю глаза, смотрю прямо на него с холодной усмешкой, что скрывает дрожь в груди:

— Что есть. В твоей оценке я не нуждаюсь.

Его взгляд становится ледяным, но голос остаётся спокойным, почти слишком спокойным:

— Я никогда не хотел тебе причинять боль.

— Правда? — иронично улыбаюсь, кладу перед ним коробочку с кольцами. Внутри всё сжимается, но я держу лицо. — Тогда, может, объяснишь, чего именно ты хотел? Хотя нет… — быстро поправляюсь, не давая ему ответить. — Лучше не надо. Мне это давно не интересно.

Он молчит, медленно берёт кольцо, надевает на палец, изучает его. Я замечаю, как его рука едва заметно дрожит — лёгкое, почти неуловимое движение, но он быстро справляется, прячет это за привычной уверенностью, делая вид, будто ничего не произошло.

Четыре года назад я бы бросилась к нему, задала бы тысячу вопросов, попыталась понять. Теперь я просто смотрю, и в груди холодеет.

— Подходит, — коротко говорит он, снимает кольцо, возвращает в коробку.

— Отлично, — ровно отвечаю, стараясь выглядеть безразличной, хотя сердце колотится так, что слышно в ушах. — Тогда передай Ирине, что кольца будут готовы вовремя. Сделаю гравировку, как обсуждали.

— Я передам, — холодно отвечает он, надевает пальто, движения точные, выверенные, как всегда. — Ещё что-нибудь нужно обсудить?

— Нет, всё решено, — отвечаю, скрещиваю руки на груди, не отводя взгляда. Хочу, чтобы он видел — я не отступлю, не дрогну.

Он медлит, останавливается на пороге, будто хочет что-то добавить. Его пальцы чуть сжимают край пальто, взгляд задерживается на мне дольше, чем нужно. Мы стоим друг напротив друга, словно на грани, и я чувствую, как между нами натягивается невидимая, но осязаемая нить напряжения. Его глаза — серые, холодные, как зимнее небо — ищут во мне что-то, но я не дам ему этого найти.

— Тогда до встречи, — наконец говорит.

— Лучше прощай, — чётко исправляю я, подчёркивая дистанцию. Каждое слово — как линия, что я провожу между нами, окончательная и нерушимая.

Он выходит, дверь тихо закрывается, и только когда шаги затихают, я позволяю себе глубоко вздохнуть. С трудом опускаюсь на стул, закрываю глаза, чувствуя, как меня трясёт от напряжения. Руки дрожат, я сжимаю их в кулаки, чтобы унять эту слабость.

Зачем он снова ворошит прошлое?

Открываю глаза, смотрю на коробочку с кольцами. Они для него и Ирины — символ их “долго и счастливо”.