Тех, кто осмеливался сопротивляться, уничтожали. Безжалостно и скрупулёзно. Не щадя ни женщин, ни детей. Сжигая города дотла, сея смерть и разрушения, оставляя после себя лишь выжженную землю. Поля, выстланные мертвецами. Тех, кто не осмеливался, брали в плен. Делали хаошаром – самыми презренными рабами у своих рабов и вскоре оставшиеся в живых пленники начинали завидовать мёртвым. Так продолжалось почти год. Здесь, в Окоротье первыми, кто встретился им на пути к Марь-городу, стал Любомир со своей десяткой. Но что могут сделать десять человек против ста? Тысячи? Десятка тысяч?

– Наверное, ничего, – тихо, приглушённо сказал княжич.

– Они тоже так считали, – Всеволод указал рукой на росшие по склону, приземистые заросли крушины, и Пётр увидел то, что поглощённый созерцанием башни не заметил сразу.

Кости. Выбеленные солнцем серпы рёбер, изломанные бедренные и лучевые прутья, позвонки, ощерившиеся короба черепов, сквозь пустые глазницы которых тянулись к свету стебли василька. Скрытые в тени тёмно-зелёных листьев, останки были навалены неровными грудами, образуя несимметричное кольцо. Разомкнутый в нескольких местах венец, опоясывающий вершину холма, словно мрачный ореол смерти. Словно прибитый к островку плавун.

– Любомир продержался десять дней. По одному дню на каждого человека из своей дружины. Они знали, что умрут, но всеми силами старались выиграть время. Сражаясь за каждый час после зажжения сигнального огня, зная, что этот лишний час, возможно, спасёт чью-то жизнь. И они спасли.

Всеволод снова замолчал, прикрыв глаза, вспоминая то, что видел сам. И образы, недобрые, ветшалые от времени, но всё ещё живые, встали перед его сомкнутыми веками.

Видел он дымы пожарища, клубящимися столпами уходящего в чернеющее на глазах небо. Видел обозы и возниц с перекошенными от ужаса лицами, неистово стегающих взмыленных лошадей вожжами. Видел женщин и детей, сбившихся в небольшие стайки на телегах, молчаливых, притихших, с глазами, исполненными страха. Видел он бегущих по пыльному тракту людей, бросающих свои скудные пожитки и во весь голос вопящих лишь два слова «Они здесь!». Видел строй немногочисленной княжеской дружины и народного ополчения, угрюмо разворачивающийся, встающий поперёк дороги, отрезая беженцев от нагоняющей их конницы.

Перед глазами, всплыло изрезанное глубокими морщинами лицо старого князя, командовавшего ими. Как же он тогда сказал… Вроде бы: «Эх, жаль не успели до отрогов отойти, но ничего, в поле рубиться тоже славно! Есть где развернуться», – заметив тревожный гул среди городовых и вооружённых кое-как крестьян, он нахмурил брови и прикрикнул, – «Эй вы там, на левом фланге, не тряситесь так уж явно, того и гляди портки обмочите. Что бы там про этих ордынцев не болтали, помните – непобедимых врагов нет, есть недоубитые в бою. Кровь красна у всех, и что коса, что меч одинаково её отворяют. Так что держите топоры покрепче, как вас учили, да не ломайте строй. И всё у нас будет хорошо». Закончив говорить, седой кряжистый воин опустил стрелку наносника на шлеме и вынул меч. Слова грубые, простые, не имевшие ничего общего с пафосными речами героев из былин, которые рассказывала в детстве Всеволоду Смиляна. Слова, сказанные на пороге самой настоящей битвы, не из книжек, и покрытых пылью свитков. Той, что должна была разгореться прямо здесь и сейчас. Вспомнил Всеволод и то, как он – тогда ещё неотёсанный пятнадцатилетний молокосос, отчаянно трусил, видя надвигающуюся на них стену хрипящих лошадиных морд, сверкающих сабель и острых, склонённых к земле пик. И глядя на приближающуюся армаду всадников он не мог поверить, что может быть такое количество воинов в одном месте. Ему казалось, что эта гикающая, свистящая, бряцаюшая оружием лавина просто сметёт дружину князя и вооружённых чем попало ополченцев словно ураган. Он тогда ещё не знал, что это был лишь передовой отряд ордынцев. Что основные силы Магра-Бея задержались, штурмуя одну единственную башню, стоящую на Камаринском холме. Всеволод вспомнил, как они сшиблись под чудовищный, звенящий грохот и жалобное, похожее на крик ребёнка ржание лошадей. И была сеча и потоки крови. И кишки на истоптанной копытами земле. И дерьмо. И смерть.