Ярополк тем временем откинулся на троне и произнёс:

– Цените мою заботу и пусть никто не скажет, что, мол, Ярополк Марьгородский забыл про… как ты там сказал?

– Барсучий лог, княже.

– Ага. Точно. Сам, Кузьма, отправишься сопровождать моих людей, дорогу показывать им станешь, поскольку в зареченских топях сгинуть – что по воду сходить. Пойдёте завтра же. Ну а пока жить и харчевать будешь на конюшне. Неча по ночлежкам и кабакам валандаться. Ноне это всё. А с тобой, воевода, – опершись на украшенный затейливой резьбой падог, князь тяжело поднялся и кивнул в направлении выхода из чертога, – давай-ка мы пройдёмся, да потолкуем немного о делах. Пётр, подмени меня.

Сильно хромая, князь заковылял по ковровой дорожке к двустворчатым дверям, ведущим из приёмных палат. Всеволод пошёл следом, немного поотстав, сохраняя приличествующее титулу Ярополка расстояние. Поднявшие зады с лавок бояре сопровождали их променад учтивыми поклонами, адресованными исключительно князю. Воеводу, учитывая его происхождение, при дворе мало кто жаловал. Как только Ярополк вышел на крыльцо подклета, Всеволод встал рядом и оперся ладонями о деревянные перила. Надобность соблюдать дворовый этикет теперь отпала. Раскинувшаяся перед ними панорама Марь-города не то чтоб завораживала, но всё же привлекала глаз. Князю Ярополку Митичу, прозванному недругами Хрóмым, а горожанами Доброхотным, было чем гордиться. Начавшись у излучины Ижены слобода простиралась на добрых две версты. Охваченная недостроенным кольцом внешних стен, она почти полностью опоясывала город, словно стремилась взять его в осаду. Среди бесчисленного количества клетей и хаток взор безошибочно выхватывал: несколько кузниц, собственную пристань с разветвлённым деревом причалов, обросшую складами верфь, довольно большое торжище и ладные ряды ремесленного квартала. Наступая на посад волной потемневшего дерева, слободские избы упирались в добротный камень внутренней крепостной стены. За проезжими воротами, с украшенным зубцами гульбищем, укрылись дома горожан побогаче. Успешные цеховые, зажиточные купцы и бояре строили здесь свои усадьбы, щеголявшие кокошниками, ярко окрашенными причелинами, щипцами и резными полотенцами. Одетые в деревянное кружево дома карабкались по уступам вверх, на вершину скалистого кособокого холма, один отрог которого полого спускался в город, а другой оканчивался каменистым обрывом, нависшим над посадом темной дланью.

Кром, где находился терем князя, занимал его вершину. Окружённый высоким, обмазанным белёной глиной частоколом, детинец должен был стать последней линией обороны марьгородцев. В самом центре крепости, скрывшись за острыми зубцами тына, за гульбищем и стрельнями, укрылась от врага башня-повалуша. Сложенная из добрых брёвен, она дерзко возвышалась над зданиями покоевых хором. Горницы, арсенал и амбар соединяли приземистые, крытые настоящей глиняной черепицей сени. Узкие волоковые окна в них всё ещё укрывала съёмная оконница с шитухой4, которую не успели снять с зимы.

Здесь же, в сердце крепости разместились: собственный колодец, мыльня, конюшня, портомойня, кузница, сад, стряпчая изба и скрытый в тени развесистого дуба алтарь Перуна, которого почитала семья князя.

Во внутренний двор детинца вели мощные дубовые ворота. У бревенчатых верей томилась группка просителей. Кто сидел на лавках, а кто развалился прямо на земле. Пришлые люди ожидали аудиенции у Ярополка. Увидев князя на крыльце, челобитники вскочили на ноги. Мужики в пыльных сермягах и старики с висящими колтунами бородами тут же посшибали шапки и принялись истово кланяться. Измученные дальней дорогой бабы, прижимали к груди орущих детей и взирали на князя с нескрываемым беспокойством. Среди ходатаев еле слышным гулом разнёсся тревожный ропоток. Видя волнение собравшихся, Ярополк поспешил их успокоить.