Соболь тихо приоткрыл дверь, поклонился порогу и осторожно, стараясь не шуметь, вошёл в дом. Всего несколько дней назад это был просто дом родителей Колояра. Теперь здесь обитала странная большая семья, собранная под один кров общим горем.

Было ещё очень рано, но оказалось, что спал во всём доме только один мальчишка – Бусый. Как пришли с той памятной облавы, так он от Осоки почти что не отходил. Дневал здесь и ночевал, всё боялся, как бы снова не собралась помирать, лишь только он отвернётся. Он и теперь спал на той же широкой лавке, свернувшись клубочком у Осоки в ногах. Девкина мать, Любослава Заюшка, сидела у дочери в изголовье, что-то ей негромко рассказывала, вязала носок. Мачеха Колояра Красава Бельчиха и его отец Светел из рода Бобров тоже были давно на ногах. Видно, плохо им спалось после гибели сына. Соболь заметил во дворе, в раскрытой на солнце клети, деревянные заготовки, берёсту, горшочки с клеем. Светел мастерил новый лук. Страшно мощный даже среди веннских прославленных луков. Такой, что натянуть его только самому Светелу и было под силу. Да ещё Колояру, первенцу дорогому… Красава хлопотала возле печи, вполголоса уговаривала её хорошо спечь как раз подошедшие пироги. Младшие дети тихо одевались, собираясь во двор.

Красава и Светел встретили несчастье с удивительной стойкостью. Проводив на погребальный костёр сына, больше не позволили себе ни слезинки. Держались заботами друг о друге и об оставшихся у них на руках младших братьях и сестричках Колояра. И конечно, об Осоке, которую иначе как доченькой в разговорах между собой и не называли. Выхаживали её, всеми силами старались пробудить к жизни. Лелеять своё горе за всеми делами было попросту некогда.

С Осокой дело было всё ещё очень худо. Да, она покорно пила горькие настои, приготовленные Соболем, отвечала, когда спрашивали, иногда даже силилась улыбнуться. Но если её не тормошили, застывала на месте, смотрела куда-то неподвижным безжизненным взором, который Соболю очень не нравился, но поделать с этим он ничего не мог. Вот и сейчас она бездельно разглядывала узоры, что выплетал над нею волнистый колыхавшийся дым.

Соболь, впрочем, подошёл не к ней. Его занимал Бусый.

Мальчишка спал скверно. Соболь это сразу почувствовал. Он подошёл к Бусому и сел так, чтобы касаться бедром его бока. Бусый тяжело вздохнул сквозь сон, шевельнулся, придвинулся ближе, ни дать ни взять в поисках тепла и защиты. Соболь приподнял раскрытую ладонь над его лбом, поводил ею и замер, к чему-то внимательно прислушиваясь.

Бусому снился пригожий солнечный день в осеннем незнакомом лесу. Просторная поляна была удивительно хороша. Густые ели, золотые берёзки, пламенеющие кострами рябины, украшенные тяжёлыми – к лютой зиме – гроздьями спелых ягод… Весь день любуйся, не надоест. Белые пушистые облака в высокой прозрачной синеве… Солнце, льющее на поляну ласковое прощальное тепло…

Но посреди этой красоты затевалось что-то недоброе. Чистый осенний воздух был весь пронизан липкими нитями паутины. Невидимой, но от этого ничуть не менее вещественной и опасной. На поляне было много незнакомых людей, и никто из них не замечал, что опутан клейкой слизью по рукам и ногам. Непонятно было, откуда тянулись эти нити, казалось, они ползли со всех сторон, переплетаясь и сливаясь между собой.

А на середине поляны, в самой гуще паутины стоял… Колояр! Черты его лица почему-то расплывались, Бусый никак не мог как следует их рассмотреть, но это был, без сомнения, Колояр. Живой и здоровый. Как прежде полный буйной, играющей силы. Он стоял на зачем-то растянутом полотне, стоял обнажённый по пояс и весело поигрывал широкими плечами, отчего под чистой кожей перекатывались клубки мышц. И никто не выдирал у него из груди сердце. Удар когтистой пятерни оборотня лишь оставил длинные рубцы, давно зажившие, наискось протянувшиеся от левой ключицы к правому подреберью.