Вот в такие моменты жизнь и казалась ему дерьмом беспросветным. По хер становилось, ненависть внутри на всех поднималась, и они могли отобрать крутой смартфон, выдернуть сумку, забрать гаджет. Конечно, ни хера они не благородные, и половина денег прожиралась и тратилась на себя. А вторую половину Гуня закидывал на счет своей бабки-пенсионерки и переводил по фондам.

Они это начали творить, еще когда школу закончили. Поначалу таким образом собирали Вою на квартиру. Чтоб Василька забрать разрешили. Вой, потому что Войтов, и потому что еще с детства волком смотрел. Даже мать ему говорила: «Спрячь глаза волчьи, не зыркай, а то страшно становится, вдруг укусишь и в лес убежишь». И смеется заливисто громко, потом пальцем брови ему разглаживает.

Вадиму тогда в социалке сказали, что у него жилья нет и работы постоянной, а значит, опекуном младшему брату он быть не сможет. В семнадцать ему казалось, что заработает и на квартиру и учиться сможет, и работать.

Он честно пытался. Но в итоге все закончилось заочкой и двумя работами. В слесарке, и в супермаркетах. Только ни хрена он за год не насобирал, жить тоже за что-то надо было и жрать, и хату снимать. Потом тетка Воя умерла, после нее вот эта берлога осталась. Одна комната в пристройке к частному дому чуть ли не метр на метр. Остальные три с отдельным входом она при жизни еще продала. Вадик радовался и этому. Убрал там, как смог, покрасил и опять в социалку с заявлениями. Ему сказали, что приедет комиссия и проверит жилищные условия. В итоге комиссией оказалась крашеная старая курица в очках в пол-лица, которая вот так же брезгливо переступила порог дома и тут же заявила, что здесь царит полная антисанитария, и в такие условия она ребенка жить не пустит. Тварь. Условия. А у них там в казенных палатах по тридцать человек в каждой, значит, условия лучше. Вадим ей нахамил тогда, и тут же курица объявила, что даже если он хоромы царские купит, она найдет, по какой причине не отдать ему брата. И вообще, он асоциальный тип опасный для общества. Когда она выходила за калитку, Рекс бросился на нее и чуть не прихватил за лодыжку.

– Бешеная псина!

Вадим решил, что это было сказано довольно самокритично.

Иногда ему хотелось очередного расфуфыренного мажорика схватить сзади за затылок и мордой о забор приложить. Просто так. Потому что он, мудак, морду воротит от пацана, который просит мяч, укатившийся за забор, подать. Руки, падла, замарать боится. Помню, как схватил одного урода за шиворот, заставил мяч поднять и ребенку дать. А еще карманы вывернуть и мелочь протянуть. Всю, что там была, и мелкому в ладошки отсыпать.

Он приходил сюда и понимал, что каждый из этих детишек не мечтает о новых игрушках, о подарках, о модных гаджетах, о деньгах. У них желания намного проще, намного скоромнее и в то же время самые несбыточные из всех, что мог бы пожелать ребенок. Они мечтают, чтобы однажды их забрали из этого зоопарка в семью, они мечтают о том, что у нормального ребенка есть от рождения. И Лёка мечтал. Вадим то едкое желание видел в его глазах постоянно. Как и немой вопрос «когда ты заберешь меня отсюда?».

«– Скажи Ва-си-лёк.

– Лёк-а-а-а.

– Ладно, будешь Лёкой».

Вадима всегда тянуло сюда, когда становилось херово. Здесь его ждали. Всегда. В любое время. Совершенно бескорыстно, просто потому, что он есть. Остановился, глядя, как мальчишка в зеленой курточке с медведями и кроссовках с обтертыми неоновыми полосками на подошвах бежит к нему с радостным визгом.

И невольно улыбка губы растянула, потому что сразу заметил. Как всегда. Словно чувствовал, что он пришел.