Видя Господь Матерь Свою, яко вдовицу плачущу об обители умершей, милосердова о Ней и рече Ей: не плачи. И приступив коснуся чертогов (врат) монастырских; воста пустынь и начат глаголати и даде ея Матери Своей. Страх же объят вся, и славяху Бога глаголюще: яко посети Боглюдей Своих ради печали Матерней.

Се собор преподобных пришед, паде при ногу Иисусову и моляше Его много о пустыни Оптинской глаголя: яко дщи наша ныне умре, да пришед возложит на ню руце и оживет. Не умре бо земля, но спит, – глаголет пришедый Господь; и изгнан бысть из нея народ молвящ, воста обитель по глаголу Божию и возвратися дух ея и изыде весть сея по всей земле Российстей».

10 августа: «Радуйся, земле Оптинская, Заиорданье Российское! Ангелы место возлюбленное, человеком страна святая, дивны кра соты твоя, велия слава твоя, бездны обетования твои. Красуйся, благословенная, и ликуй, яко Господь Богс тобою!» Это духовная летопись возрождения обители.

Возможно, что по мере умножения оптинских гимнов все чаще являлась у Игоря мысль о каноне, посвященном ей и ее святым старцам, прежней и новой ее жизни. Далее появятся в дневнике одиннадцать тропарей преподобным старцам – Льву, Макарию, Моисею, Нектарию, Варсонофию, Антонию, Анатолию (старшему), Исаакию (первому), Никону, Анатолию (младшему) и Иосифу. Постепенно вырисовывались контуры двух канонов – оптинского и покаянного.

Но и это еще не все богатство дневника будущего оптинского мученика. Есть в нем очень выразительные и, безусловно, поучительные прозаические миниатюры.

Летом и осенью 1989 года Игорь пишет замечательные вещи, но, очевидно, никого не посвящает в это. Скорее всего – боится похвал, а особенно тщеславных помыслов. Творит втайне.

5 января 1990 года Игорь был пострижен в рясофор и наречен Василием – в честь святителя Василия Великого. В дневнике его после краткой записи об этом следует несколько выписок и собственных мыслей. Он пишет: «Храни зрение больше, нежели чрево. И. Сирин». «Убойся дурных привычек больше, нежели бесов. И. Сирин». «Келья – пристанище и прибежище от мысленных и сердечных бурь. Еп. Игнатий». «От ничтожного по наружности обстоятельства может для монаха возникнуть величайшее искушение и самое падение». «Молитва есть мать всех добродетелей. Дерзость есть мать всех страстей, т. е. вольность, свобода в обращении. Истинное христианство и истинное монашество заключается в исполнении евангельских заповедей. Где нет этого исполнения, там нет ни христианства, ни монашества, какова бы ни была наружность. Монах – это тот, кто во всяком месте и деле, во всякое время руководствуется единственно Божиими заповедями и Божиим словом». (Это пересказ некоторых мыслей святителя Игнатия, у которого много раз читается: «Молитва есть мать добродетелей».)

Иконописец П. Б. вспоминает: «После пострига мы пришли поздравить о. Василия в его келью. Он предложил нам чаю и тихо сказал: „Видел сам не раз постриги и даже слезу пускал. Но это все иное“. Он был в особом состоянии благодати и той молчаливой сосредоточенности, когда мы без слов почувствовали – ему нельзя мешать, и быстро молча ушли».

Немного о. Василий сказал братии, но в дневнике в этот день и в следующие появились новые выписки и собственные размышления, основанные на прочитанном. Это выдержки из Евангелия о «гневе» и «скорби» Христа, слова из святителя Игнатия, из книги преподобных Варсануфия и Иоанна.

Далее – стихира, отзвук только что совершившегося иноческо го пострига: «Что за чудо зрю в себе бесплодном? Душа окамененная рассекается, очи пустые слезы источают. Се бо благодать коснуся души моея и сотвори мя чудом своим, яко да имею в себе свидетельство об истине превечной и обличение недостоинства моего».