Некоторые, хватаясь за животы, громко взывали к Каннон, богине милосердия.

«Где ты?»

И упрекали ее за то, что она нас оставила. А другие страдали молча, с каждым часом становясь все зеленее. Часто посреди ночи мы просыпались от толчка большой волны и несколько мгновений не могли понять, где мы, почему постели ходят ходуном, а сердца испуганно колотятся о ребра. Землетрясение! Вот первая мысль, которая приходила нам в голову. Мы протягивали руки к матерям, в объятиях которых спали до тех пор, пока не покинули родной дом. Спят ли они сейчас, наши матери? Видят ли сны? Думают ли о нас дни и ночи напролет? А может, они бредут сейчас по улицам, прогибаясь под тяжелой ношей, на три шага позади наших отцов, которые шествуют налегке? Может, втайне завидуют нам, своим дочерям, которых ожидает совсем другая участь и которым они отдали все, что имели.

Не забывают ли они проветрить наши кимоно? Накормить наших любимых кошек? Успели ли они дать нам все наставления и советы, которые считали необходимыми?

«Держи чайную чашку двумя руками, не проводи много времени на солнце и никогда не говори больше, чем нужно».

Большинство из нас получили хорошее воспитание и знали все, что должна знать образцовая жена. Мы умели готовить и шить. Подавать чай, составлять икебаны и часами неподвижно сидеть на своих широких плоских ступнях, не говоря ни слова.

«Женщина должна сливаться с окружающим пространством. Она должна существовать, не подавая никаких признаков своего существования».

Мы знали, как вести себя на похоронах, и умели писать кроткие печальные стихотворения, состоящие строго из семнадцати слогов. Умели пропалывать грядки, рубить дрова, таскать ведра с водой. Тем из нас, у кого отец был мельник, доводилось проделывать долгий путь до города с тяжелым мешком за плечами, ни разу не остановившись, чтобы стереть пот со лба.

«Работать – это так же естественно, как дышать».

Почти все мы обладали безупречными манерами и были изысканно вежливы, за исключением тех минут, когда качка доводила нас до исступления и мы начинали сквернословить не хуже матросов. Но бо`льшую часть времени мы говорили так, как положено благородным девицам, – высокими тонкими голосами. Как пристало благородным девицам, мы скрывали свою осведомленность в некоторых вопросах, а прогуливаясь по палубе, передвигались мелкими семенящими шажками, развернув ступни носками внутрь. Наши матери часто повторяли нам: «Ходи так, как ходят городские! Смотри, чтобы походка не выдала в тебе деревенщину!»

Каждый вечер мы усаживались стайкой на чью-нибудь койку и обсуждали неведомую страну, где нам предстояло жить. По слухам, люди там питались одним мясом и тела их были сплошь покрыты волосами (почти все мы были буддистами, мяса не ели, а волосы оставляли лишь в тех местах, где это допустимо). Деревья там достигали громадных размеров. Поля были необозримы. Женщины позволяли себе громко разговаривать и смеяться, к тому же были невероятно высокими – по слухам, на голову выше самого высокого из наших мужчин. Их язык был в десять раз труднее нашего, обычаи и традиции поражали своей странностью. Так, книги там читали не от начала к концу, а наоборот. Когда мылись в ванне, пользовались мылом, в карманах носили куски ткани, в которые сморкались, а потом прятали в карман, чтобы снова достать с той же целью. Цветом, противоположным белому, считался вовсе не красный, а черный. Какая участь ожидает нас в этой дикой стране, с тревогой спрашивали мы. Мы с трепетом представляли себя – маленьких женщин, вооруженных лишь путеводителями, – в этом царстве гигантов. Не станут ли они потешаться над нами? Плевать на нас с высоты своего роста? Сумеем ли мы доказать, что заслуживаем серьезного отношения? Но даже самые нерешительные и боязливые из нас признавали: лучше стать женой незнакомца, обосновавшегося в Америке, чем до конца своих дней жить в деревне с мужем-фермером. Ведь в Америке женщинам не приходится работать в поле, а риса и дров там так много, что хватает на всех. И куда бы вы ни пришли, мужчины будут пропускать вас вперед, распахивать перед вами двери и, приподнимая шляпу, любезно произносить: «Прошу!» или «Только после вас!».