, что спер, но нет, смущенно купил) экземпляр Das Kapital, исчеркал его весь, вусмерть позагибал все страницы и даже напоказ делал вид, что читает его на каждом углу, где, как ему было известно, ошивалась Рэчел Сью. (Когда отец Теда увидел его с Das Kapital в руках, сказал Теду, что Карл этот – «так себе Маркс, а вот Граучо – гений всей семьи. Карла я числю покруче Зеппо и Гаммо, но пожиже Чико и Харпо».) У Теда от сердца отлегло, когда стало понятно, что зубрильный шик его толстых очков среди участников СДО не только приемлем, но и желанен. Сжег свою сине-белую первокурсную кепочку Коламбии и привык болтаться на крыльце Мемориальной библиотеки Лоу[35] – там он трепался, стараясь быть подслушанным, о себе как об entfremdet от своей Gattungswesen[36]. Нелепый Тедов план сработал, и Рэчел Сью Абрамовиц стала его первой возлюбленной. Он пал пред ней, как Ленин перед Марксом. Роман длился все четыре года в Коламбии, но быстро пожух, стоило им выбраться за пределы общажного кокона. После вуза он решил заделаться непризнанным писателем и, во всяком случае, непризнанность себе обеспечил, а вот Рэчел Сью Абрамовиц стала, вероятно, единственной в истории человечества супермоделью-марксисткой. Она оставила Теда на некоторое время ради модели-мужчины, а затем ради парикмахера-француза по имени Фабиан.

Невзирая на модель и Фабиана, Рэчел и Тед еще несколько лет время от времени порывались воссоединиться, словно планеты на эллиптических орбитах, и однажды, после долгого, дорогого, гулкого и писклявого телефонного звонка из Парижа от своей бывшей марксистки и бывшей подруги, Тед задумался, не сделать ли ей предложение. Когда она вернулась в город, он сказал ей, что хочет повидаться, и они договорились встретиться, поесть японского. Тед прибыл на место, облаченный по-взрослому – в темно-синий костюм, и, когда заметил Рэчел за столиком – та читала меню, склонив голову, – сердце его набрякло любовью и он понял, что все делает правильно. Она глянула на него, в ее глазах он усмотрел некую новую глубину и решил, что это видение их совместного будущего. Он поприветствовал ее в губы и ощутил, что у него встает. Она вызывала в нем подобный отклик, даже просто появляясь в комнате. По-павловски, шутили они между собой, – по-херовски, как они это называли. Тед заказал большую бутылку сакэ. Вновь посмотрел на нее – и вновь весь набряк. Как же ему нравилось заниматься любовью с этим гениальным порождением легавого и проститутки.

Они заговорили одновременно, как в пошлейших романтических комедиях: «У меня новости!» Дурной знак. Ха-ха. Давай ты, нет, давай ты, нет, ты, нет, ты. У Теда новость была в виде вопроса: «Рэчел, пойдешь за меня?» Но как джентльмен, которым хотел стать, Тед настоял, чтобы Рэчел сказала первой. Он читал в ее глазах любовь и страсть. Видел их совместное коммунистическое будущее. Ощущал, что его родовая сущность воплотится и реализуется в простом и жизненном – в хорошей работе, любви, огне в очаге, семье. Все сходилось. Рэчел разомкнула влажные губы, показав идеальные белые зубы, и произнесла:

– Я беременна и выхожу замуж.

Мир Теда схлопнулся, как темная звезда, и вывернулся наизнанку. В ушах щелкнуло, будто он погрузился под воду. Он видел Рэчел на суше, но не мог до нее добраться. У нее в глазах стояли слезы, она улыбалась или гримасничала – не разобрать. Тед перестал владеть лицом и понятия не имел, что оно явило возлюбленной. Он в некотором смысле тонул, но во рту было сухо. Слышал ее будто сквозь жидкость – надеясь, что вскоре это будет алкогольный шторм: