А брат…

А что брат? Я ему была не нужна. Луше будет оставить все, как есть. Все эти годы у него не было сестры, вряд ли я ему понадоблюсь сейчас.

Наблюдаю, как мой брат садится в машину, не открывая своему «талисману» дверь. Девушка садится сама. Единственным, кто открыл дверь для своей спутницы, был Ян. Ника не оценит, но на фоне всех остальных ее сводный брат выглядит достойно.

На водительское сиденье запрыгивает Герман. Сейчас я могу лучше его рассмотреть, но отворачиваюсь к окну, прячу мокрые щеки, тихо стираю с них дорожки слез. Парень тянется через меня к бардачку, молча кидает на колени пачку салфеток и тут же возвращается к планшетам, установленным на приборной панели. Никак не комментирует мою тихую истерику. Будто он каждый день наблюдает что-то подобное, и это стало обыденностью. Я в некотором ступоре. Я не делала этого напоказ, не нуждаюсь в чужой жалости. Реакция обескураживает, мне больше не хочется плакать.

Утираю лицо салфетками, снимаю под глазами потекшую тушь. Использованные салфетки Герман забирает из моих рук, открывает окно и молча выкидывает, параллельно с этим что-то настраивает. Парень красивый, но определенно странный.

— Выпей воды, — протягивает мне бутылку, не заметила, откуда он ее вытащил. — Я из нее пил, но ты можешь не переживать, я ничем не болею, — абсолютно ровным голосом, на меня не смотрит, параллельно отвечает на вопросы ребят сзади без особого энтузиазма. Чуть хмурится, будто шум его напрягает.

Делаю пару глотков, почти полностью успокаиваюсь. Воду оставляю у себя. Гоночные машины приготовились к старту. Выстроились метрах в ста от нас. В свете ослепляющих фар стоит девушка в короткой юбке и топике, с флажками в руках. Для чего такие жертвы?

Дождь усилился. Рев моторов разрывает пространство. В голове бьется фраза — «смертельная гонка». Становится страшно, под пальцами мнется бутылка с водой. Сердце ускоряет бег, и меня немного подташнивает.

«Только бы без жертв…»

Герман устанавливает планшеты так, чтобы мне было хорошо видно. Сзади просят повернуть, но он только хмурится. У меня ощущение, что он еле сдерживается, чтобы не попросить пассажиров покинуть салон. Почему-то хочется улыбнуться, но я перевожу взгляд на планшеты, всматриваюсь в лица гонщиков…

17. Глава 17

Раяна

Изображение на планшетах идет рябью, Герман продолжает настраивать работу камер. Хмурится, верхняя губа дергается в раздражении, но все это молча.

— Тишина, — холодно обрывает ребят, когда от нетерпения сзади начинают высказывать недовольство. Перевожу взгляд на лобовое стекло, красные точки скрываются вдалеке.

Экраны оживают. Нахожу взглядом Нику и Яна. Подруга бледная, вжалась в сиденье, зажмурив глаза. Ощущение, что она и дышать боится. Впитываю ее эмоции, они прошибают насквозь. От страха к горлу подкатывает тошнота. Не успела закрыться. Мо впечатлительная натура часто ловит эмоции близких и дорогих людей. Хорошо, что таких людей почти нет. Обычно я отгораживаюсь, не впускаю глубоко в себя чужие боль, страх, обиду, ненависть. Сопереживать — не значит прожить самому.

Закрываю глаза, несколько глубоких вдохов и медленных выдохов, и я прихожу в себя. Ощущаю остро, но уже без паники, спертого дыхания и тошноты.

Из-за рева моторов, визга тормозов, постоянных пробуксовок, а еще музыки на полную громкость в нескольких машинах — не слышно разговоров. Шум сливается в один давящий звук, раздражает он, видимо, не только меня, Герман убавляет его почти до нуля.

Девушка рядом с Демьяном визжит от восторга, будто они едут по летней пустой трассе, а в лицо ей бьет теплый ветер. Может, пьяна или под наркотой, другого объяснения дать не могу. Хотя адреналин — тот же наркотик.