– А если бы могла? Помогла бы?

Темноволосая молчала. На ее лице, почти детском, было не различить ни одной эмоции.

Гвен была уже достаточно взрослой, чтобы понять: с матерью что-то происходит.

Джулия часто прикладывалась к бутылке, а к отцу уже года два как потеряла всякий интерес. Когда тому приходилось отлучаться по делам, мать торопилась уложить детей и пропадала где-то ночами. Соседи шептались, что Джулия ходит налево, и довольно скоро доброхоты разъяснили не верящей и негодующей Гвен, что это означает.

От отца это знание было скрывать непросто и болезненно, хотя иной раз Гвен и казалось, что тот и сам все знает – просто не хочет мутить воду, потому что слишком цепляется за свою семью; а любит на самом деле не мать, а их с Майклом.

А потом Гвен решила, что отношения матери с отцом – это их личное дело, а сама Гвен должна любить их по отдельности так же, как любила вместе.

Они снялись с лагеря на рассвете. Сначала Энгус забрался на крышу автобусной остановки и осмотрелся, а потом уже отправились в путь.

Юэну было не привыкать весь день идти пешком, но горцы в этом искусстве явно поднаторели побольше, и выдерживать их темп было непросто. К тому же они зачем-то влезли по колено в рыхлый снег – хотя и шли вдоль старого шоссе, забитого ржавыми останками брошенных много лет назад автомобилей.

– Чего мы плетемся в кювете? Может, лучше пойдем по дороге?

– Мы и так идем вдоль нее, – ответил Энгус.

– Да, но почему мы на нее не выходим?

– Потому что это слишком просто, вот почему.

– Любой, кто захочет спрятаться, поживиться или перекусить, будет первым делом следить за дорогой, – снизошел до объяснения Дугал.

– Во-во, – подхватил Энгус. – В наши дни на дорогу выйдет только дурак или тот, кому терять уже нечего.

– Разумно, – буркнул Юэн.

Сам-то бы он, конечно, пошел по дороге.

И не потому, что ему было нечего терять.

Этим утром Юэн понял: то, что он принимал за облака на востоке, на самом деле оказалось холмами и горами, покрытыми снегом и туманом. До сих пор им не встречалось ни одно живое существо, кроме птиц, – да и те попадались редко.

– И всюду одно и то же? – спросил он Энгуса.

– Что?

Юэн махнул в сторону далеких, запорошенных снегом руин и развел руками, словно охватывая снежные просторы вокруг:

– Разгром и запустение.

– Разгром разгромом, а вот с запустением ты поторопился.

– В каком смысле?

– В Шотландии всякая живность водится. Например, волки. Расплодились из старого заповедника в горах.

– Ну! Взбрело же в чью-то дурную голову завезти обратно волков! И никто не подумал, что будет, если паразиты вырвутся на волю, – раздраженно заметил Дугал.

Юэн посмотрел на него, ожидая подробностей, но Энгус встрял:

– Волки вырвались из заповедника, когда война подходила к концу. А может, кто-то их выпустил. А как люди повымерли, тут-то им и началось раздолье. В горах от них спасу нет. Злые, черти, и вечно голодные…

– Но еще хуже – медведи, – добавил Дугал.

– А хуже медведей – кошаки, – объявил Энгус.

– Серьезно? – с недоверием спросил Юэн.

– А то, брат! Это тебе не шутки. Хотя все это, так сказать, дети природы. Бывает, с юга или с побережья такое забредет, что мало не покажется, – улыбка пропала с губ горца.

– Мутанты? – спросил Юэн, которому и в Глазго доводилось видать всяких диковинных тварей.

– А это смотря с кем заговоришь. Один наш священник божится, что они выбрались прямиком из ада. У каждого своя теория на этот счет, – Дугал пожал плечами. – Кто говорит – эволюция.

– Кто злее всех, тот и выживает, – ухмыльнулся Энгус. – Я так считаю: нет ничего страшнее человека, когда он голоден, зол или когда ему позарез нужно то, что есть у другого.