Цейхмистер указал подбородком на дверь, за которой, как мы оба предполагали, всё ещё находилась Канкасова. Что-то заставило меня подняться с места, проделать путь до двери и выглянуть в приёмную.

– Редко пьёшь, – проговорил мне в спину Цейхмистер. – Надо тренироваться…

Канкасовой в приёмной не оказалось, но эффект присутствия был полный: на спинке стула остался висеть её нарядный жакет. На рабочем столе живописный беспорядок: бумаги, авторучки, блокноты с какими-то записями, в пишущую машинку заправлен лист писчей бумаги.

– Коньяк в подсобке… – кричал мне вслед Цейхмистер.

Я открыл знакомую дверь и в крошечной без окон захламлённой комнате обнаружил девственно пустую бутылку с десятью звёздочками на этикетке.

Цейхмистер прибежал на мой хохот.

– Ах ти! Эта Аннушка! Ну и Анюта! Как корова языком!..

Смешливая гримаса покрыла его лицо тысячью морщинок. Из уголков глаз сочилась влага, но выражение их оставалось серьёзным и… трезвым. Именно в тот момент, в подсобке его приёмной я понял, что Цейхмистер не только чужой, но, в сущности, малознакомый мне человек.

Быстро нашлась другая, менее звёздная, бутылка. Коньяк в ней оказался вкуснее и пьянее. Беседа потекла полноводным Вилюем. Цейхмистер солировал.

– «Якуталмаз» выделил нам сорокалитровую флягу спирта – щедрость по тем временам невиданная. В тайге действовал «сухой закон», и весть о нашем богатстве быстро облетела все окрестности. Нас уважали как людей, которым оказано высшее доверие и выделен «дефицит». Считалось, что в этом отражается важность порученного нам дела. Фляга сослужила добрую службу в установлении административных и хозяйственных контактов. Фигурально выражаясь, именно на запах спирта явился небезызвестный Осип Поводырёв с женой. Как, ты не знаешь Осипа? Впрочем, конечно! Откуда тебе его знать. Так я познакомился с и Архиереевым. Неприличная фамилия, не правда ли? Хе-хе! Сейчас он, наверное, уже очень пожилой человек. Если жив…

Выпитый коньяк действовал на меня усыпляюще. Теперь мой поутихший гнев прорывался редкими протуберанцами.

– Мне нет дела до того, жив он или мёртв, – вяло отозвался я.

– Нет дела? Напрасно. Архиереев устроился в нашу партию официально, с трудовой книжкой, которую я видел собственными глазами. Ценный для нас работник, он имел немалый таёжный опыт. И какой опыт! Он практически всю жизнь провёл в тайге, в местах, как у нас говорят, не столь удалённых, а именно на «Дальстрое».

– Мне нет дела…

– Как это «нет дела»? А не ты ли ворвался сюда час назад с пылающими очами и словом «мерзавец» на устах?..

– Я не называл именно тебя мерзавцем… я не то имел в виду…

– Ты помешал моим занятиям. Я мог бы расценить твоё поведение как оскорбление, но я пытаюсь утолить твою страсть. Послушай же. Мне до сих пор непонятно, кто так мастерски раскочегарил твою ненависть ко мне, но этот неизвестный должен был рассказать тебе и о «Дальстрое»…

Так Цейхмистер в очередной раз повторил слово «Дальстрой».

– Ты в третий раз говоришь мне о каком-то «Дальстрое». Зачем?

– Не третий, а второй. А первый раз ты услышал это слово от кого-то другого.

Цейхмистер вперил в меня свой неестественно трезвый взор. Странное дело, ещё сегодня утром, покидая нашу огромную квартиру на Ленинском проспекте, я был уверен в своей любви и уважении к этому человеку. Именно уважение к нему являлось краеугольным камнем моего бытия. И вот воздушный замок растаял после непродолжительного разговора. С кем?!

Коньячный дурман рассеялся, явив перед моим мысленным взором остренькое с неприметными чертами личико моего мучителя. В русском народе таких лиц тысячи. Они неотличимы одно от другого. Тут же послышался и тихий голос: нейтральные интонации, хорошо поставленная речь, будто зачитывает тезисы съезда милиораторов какой-нибудь отдалённой от Москвы области.