Вальтеру Беньямину, лишившему себя жизни во время бегства от Гитлера:
Как писала Арендт, он «отреагировал на известие о смерти Беньямина, сказав, что это первый настоящий ущерб, который Гитлер нанес немецкой литературе»[8].
Беньямин отстаивал право на дружбу с Брехтом перед своими амбициозными друзьями, когда писал, например, что «согласие с работами Брехта [является] одним из важнейших и наиболее укрепленных пунктов моей позиции в целом»[9] или что произведения Брехта – «первые – хорошо понятные: поэтические или литературные – за которые я как критик выступаю без (публичных) оговорок, потому что часть моего развития < … > произошла в моем взаимодействии с ними»[10]. В период с 1930 по 1939 год он написал 11 законченных текстов о Брехте, кроме того, известно о 16 сохранившихся дневниковых записях об их беседах и 12 письмах, его комментариях к стихотворениям Брехта и различных примечаниях, прямых и косвенных цитатах из него, и упоминаниях его идей в исследованиях о Кафке и Бодлере, статье «Учение о подобии», эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»[11], «Автор как производитель» и в тезисах «О понятии истории». Вероятно, у Беньямина был и нереализованный план книги о Брехте. Вообще дружбу Б & Б можно еще назвать историей неосуществленных проектов – это замысел журнала «Кризис и критика», «Международное общество материалистов, друзей гегелевской диалектики», план судебного процесса «против Фридриха Шиллера», текст о Хайдеггере, которого они планировали совместно «разгромить», и, наконец, идеи общего детективного романа и нескольких книг[12].
В содержательном плане Брехт и Беньямин понимали друг друга гораздо лучше Адорно и Шолема, особенно если это касалось социально-онтологического и антропологического статуса, политической природы искусства. Поэтому когда Гретель Карплус (будущая жена Адорно) сплетничала о «неискренности» Брехта, а «верные друзья» пытались спасти Беньямина от якобы исходившей от Брехта угрозы, выражаемой в искажении «объективной реальности»[13], это было, мягко говоря, некорректно. Теория искусства, разделяемая и во многом разрабатываемая обоими авторами параллельно и во взаимовлиянии, оспаривала как раз характерную для него иллюзорность, «прекрасную видимость», или фикциональность. Продуктивный, конструктивный и критический характер искусства был тем вектором их развития, который объединял Беньямина и Брехта с русскими футуристами, конструктивистами и фактографами круга ЛЕФа, и прежде всего с Сергеем Третьяковым, с идеями которого Беньямина познакомил именно Брехт.
Все упомянутые здесь люди, подчас с противоположными теориями и установками, выражают собой смысл такой фигуры, как констелляция. Это когда звезды из различных систем, на совершенно различном расстоянии друг от друга, видятся нам как созвездия, по которым мы ориентируемся на жизненном пути. Сами звезды могут при этом видеть лишь ближайшее и другие созвездия, оставаясь значимыми в своих отношениях только для нас. Таким было «созвездие Беньямина», в которое входили такие звезды, как Шолем, Адорно и Брехт, и не менее яркие – Ханна Аренд, Эрнст Блох и Зигфрид Кракауэр, не забудем и о Дьёрде Лукаче, Карле Корше и Ласло Мохой-Наде, так и оставшихся на равнодалеком расстоянии от центра констелляции. Но всё же к Брехту Беньямин оказался почему-то ближе других современных ему авторов, не считая, пожалуй, Кафку, который отчасти стал и камнем преткновения в их взаимопонимании.