– Быть по сему, – сказал Святослав, – завтра утром поднимаем полки. В Тмутаракани останется Глеб с тремя сотнями воинов, воеводой при нём будет Гремысл. О том, как гонцами ссылаться станем, после поговорим.

Давыд попросил было у отца дозволения остаться с Глебом в Тмутаракани, но получил непреклонный отказ.

В начале июня черниговская дружина вышла из Тмутаракани и двинулась к переправе через реку Кубань, растянувшись длинной змеёй на узкой дороге.

В этот же день Глеб собрал народ на площади. Молодой князь произнёс короткую речь, в которой он упомянул о преемственности княжеской власти в Тмутаракани. Мол, происходит это волею черниговского князя, ибо так повелось ещё с Мстислава Храброго. Ростиславу, ежели придёт он с повинной головой, дядья его дадут стол княжеский на Руси. Ему же, Глебу, выпало на долю сидеть князем в Тмутаракани не по своей воле, но по воле отцовской.

Народ внимал Глебу Святославичу в глубоком молчании. Гладкие речи ведёт молодой Святославич, но как на деле править станет после того, как указали ему путь от себя тмутараканцы?

На рынках Тмутаракани не стихает суета и толчея, там даже слепой прозреет и растеряет глаза. Что ни день, приходят из-за моря торговые суда, расцвеченные разноцветными парусами. Горы товаров громоздятся на пристани, ещё больше добра по хранилищам распихано. В Тмутаракани, кроме русских и хазарских купцов, в летнюю пору проживают торговцы со всех концов света.

На улицах Тмутаракани, примыкающих к торжищам, живут ремесленники: древоделы, камнерезы, кузнецы, стеклодувы, гончары, кожевники… Не всяк по-русски разумеет, но всяк своё дело знает.

Ходят здесь по рукам самые разные монеты, хотя наибольшим спросом пользуются серебряные арабские дирхемы и золотые греческие номисмы. Повсюду на торговых площадях стоят низенькие столы менял, восседающих на сундуках с самой разнообразной монетой. Подходи, заезжий гость, здесь тебе живо поменяют медные персидские фельсы на славянские куны[72] и гривны или франкские солиды на золотые киевские змеевики.

Спокойно было в Тмутаракани с уходом отсюда черниговских полков, однако витала в воздухе какая-то смутная тревога. Помимо княжеских мытников повсюду ходили вооружённые Глебовы дружинники в кольчугах и шлемах, днём и ночью на крепостных стенах дежурила недремлющая стража. Начеку был князь Глеб, а вместе с ним и весь город.

Тадуна хазарского Гремысл отправил куда-то с глаз долой якобы с поручением, а сам воевода с таинственным видом как-то обмолвился Глебу: «Скоро вернётся хитрец Азарий и Ростислава за собой приведёт».

Дни проходили за днями, но Ростислав не объявлялся.

Прошёл июнь, начался июль…

К Андрееву дню (17 июля) иссякло терпение Святослава. Отправил он к Глебу гонца с отрядом всадников. Послание Святослава было коротким: «Уповай на себя, а не на Бога, сын мой. Даю тебе ещё две сотни гридней для укрепления твоего духа. Будь здоров!»

…Покуда добрался Святослав до Чернигова, наступил август, уже вовсю хлеба заколосились. Созрели яблоки в княжеском саду. Жара стояла такая, что хоть из речки не вылезай.

Отпустил Святослав домой переяславскую дружину. Приветлив и радостен он был в те дни.

На вопрос Олега, что стало с Ростиславом, Святослав с улыбкой ответил:

– Прослышал тетерев, что охотник приближается, и упорхнул подальше, сынок.

– А коль вернётся Ростислав в Тмутаракань, что тогда? – осторожно спросила Ода.

– Глеб ныне крепко сидит в Тмутаракани, – не без самодовольства ответил Святослав. – Я ему пятьсот воинов оставил и Гремысла в придачу. К тому же катепан корсуньский обещал Глебу триста пешцев прислать. Да из хазар-христиан набралось две сотни охочих молодцев служить моему сыну. Пусть-ка сунется Ростислав!