Когда она сама для меня делает фото — другое дело. Ведь это она для меня что-то делает, старается. В этих селфи жизнь, радость, приязнь.

Хоть так я знаю, что небезразличен ей, что нравлюсь… ну, хоть немного… Я не дурак, чтобы надеяться получить от нее какие-то особые чувства, прекрасно помню, как она у меня появилась. Но всё ж таки фото ее присылать никто не заставлял, так? Это ее инициатива. Значит, она думает обо мне. Когда это осознаю, меня всего аж трусить начинает, хочется позвонить ей и начать петь в трубку что-то типа «Эва, я от тебя балдею! Ты — самая сексуальная женщина в мире! Я хочу, чтобы ты меня полюбила… Что мне надо сделать, чтобы ты меня полюбила?».

Я не привык открывать свои чувства… Да и не было у меня их обычно, чувств этих. Открывать было попросту нечего. А теперь вот есть.

И зачем они мне, эти тупые, никому на хрен не нужные эмоции?

В который раз открываю в телефоне присланные Эвой фото, любуюсь ее улыбкой, поцелуем.

«Снегирёк, жди меня!» — набираю на телефоне сообщение и стираю.

Она еще спит, наверное, а пиликание телефона ее разбудит. Лучше застану Эвелину спящей. Лягу сверху, и…

Хочу! Хочу! Хочу!

— Прибыли, шеф, — объявляет водитель.

Я выскакиваю из машины и спешу в дом. Наталкиваюсь на горничную и домработницу — они здороваются со мной, а я даже не обращаю на них внимания. Несусь в спальню на всех парах.

Захожу, скидываю пиджак на кресло, поворачиваюсь к кровати и замираю, сообразив, что что-то не так. За окном еще темно, ведь на часах всего семь утра и до рассвета еще далеко, но даже при тусклом свете уличного фонаря видно — кровать пуста.

Включаю ночник и убеждаюсь, что в комнате никого. Идеально прибранная и совершенно пустая спальня, такая, какой была все годы моей жизни в отцовском особняке.

Хотя нет, не такая.

Должен признать, с появлением Эвы в этой спальне многое изменилось. На кофейном столике появилась затейливая ваза — в нее Снегирёк каждое утро ставит свежие розы. Кстати, вижу новый букет. На прикроватной тумбе с ее стороны бесконечно лежат книги и планшет. Горничная их убирает, но Эва снова кладет их обратно. И пахнет в комнате теперь исключительно Эвой — ее духами, новым средством для полоскания белья с ароматом розы, да и сам розовый букет источает этот аромат на метры вокруг.

Засовываю руку в карман, чтобы достать телефон, и только сейчас вспоминаю — бросил его в машине. Забыл впервые за много лет. А ведь я никогда ничего не забываю…

«Еще один побочный эффект моей Эвозависимости», — смеюсь сам над собой.

Выхожу из спальни, нахожу домработницу, спрашиваю строго:

— Марина, где Эвелина Авзураговна?

— Так на кухне! — разводит она руками перед своим пышным бюстом. К слову, у нее не только бюст пышный, она сама пышка. Как управляется с работой с таким весом, мне непонятно.

— На кухне? — тут же хмурю я брови. — Но что ей там могло понадобиться?

У отца работает повар-француз, Пьер. Еще тот артист. Но готовит так, что из-за стола встать невозможно. Настоящий талант, правда, характер у него прямо как у хозяина дома, то есть паршивый.

Пьер — жуткий педант и зануда. Не дай бог мухе пролететь в его кухне, тут же начинает высказывать прислуге. Один раз на кухню зашел отец, так он даже на него набросился и выдворил обратно в столовую. Отец так опешил, что даже не уволил.

Что он устроит моему кроткому Снегирьку за посягательство на его территорию?

«Вдруг нагрубит Эве? Прибью!» — тут же решаю я. Если он косо на нее посмотрит, не говоря уже о выговоре или о чем-то серьезнее, поедет обратно в свою Францию, и мне плевать, насколько отцу нравится его стряпня.