Или именно в ней?

– Аль, не тормози, стоянка две минуты! – крикнула Алиса с перрона.

Все уже вышли и возились с вещами, одна Алиса тревожно смотрела на Алю. Сама, главное, не верит, а поди ж ты, тревожится. Хотя в этот раз про «не верит» говорить рано, я же ей еще ничего не пыталась рассказать. И пытаться не буду. Понятно, что без толку.

Аля, кивнув, сделала шаг вперед, подождала, пока Алиса, спросив еще что-то, отвлечется на схватку Марка и Карима, и сделала шаг назад. Двери перед лицом с шипением сомкнулись. За стеклами мелькнуло лицо Алисы – заметила все-таки, жаль, – которое почти прижалось к дверям, кривясь и искажаясь неслышным криком, – и уплыло из виду. Следом гораздо быстрее проскочила фаланга длинных зданий, и понеслись, покачиваясь, заснеженные сосны и ели.

Сейчас звонить будет, подумала Аля, напряженно подождала немного, но звонка так и не дождалась. А проверять мессенджер, считать возмущенные смайлики и восклицательные знаки и тем более глохнуть от яростных голосовых она не собиралась. И так совестно, аж пальцы поджимаются. Никогда она Алису не бросала. Да еще так резко и коварно. И никого не бросала. И не думала, что сможет.

Ладно. Потом объяснится. Как-нибудь. Если выйдет.

Если она выйдет наконец из этой мертвой петли.

Аля встряхнулась, отвела дверь и вошла в вагон. Никто не обратил на нее внимания. Кресла, покинутые компанией, оставались пустыми. Аля почему-то вообразила, что на них немедленно спикирует скандальная пожилая пара. Не было ее, вообще – видать, уползла в другой вагон. Да и мест свободных в вагоне оказалось полно, больше половины – надо полагать, публика повыходила, пока Аля дрыхла, не замечая предыдущих остановок.

Села она тем не менее в свое кресло, как будто такое предписано билетом, мельком подумала, что, если опять нападет кондукторша, придется платить штраф: билеты-то остались у Алисы, да и все равно они только до Аждахаева. Да я сколько угодно заплачу и куртку отдам, лишь бы дурь эта кончилась, подумала Аля и уставилась в окно, за которым так и мелькали заснеженные сосны и ели.

Докуда ехать, она не знала. До конечной, наверное, названия которой Аля тоже не знала. Куда доеду, туда доеду, решила она, а там состав наверняка отправят обратно в Казань – пусть не сразу, пусть после отстоя в каком-нибудь неромантическом депо, пропахшем тавотом и наполненном гудками, шипением и звонким стуком обходчиков, которые, наверное, будут бродить вдоль электрички, колотя молоточками по колесам, как в кино.

Аля улыбнулась и проводила взглядом огромную сосну с искривленной кроной причудливой формы, похожей на… Видимо, на звездолет или пикирующий истребитель – рассмотреть Аля не успела. Она наклонилась было ближе к окну, хотя толку в этом не было, сосна давно покинула поле зрения, и тут же выпрямилась. Мимо окна проскочила заснеженная крона, похожая на пикирующий истребитель, совершенно верно. Аля сглотнула. Хвойный истребитель в пике пролетел мимо еще раз.

Точно такой же.

Тот же.

Аля вскочила, озираясь, и побежала к тамбуру, зачем-то вглядываясь в каждый ряд кресел, как будто там можно было спрятаться. У двери она постояла, часто дыша и молясь про себя: «Пусть они появятся. Пусть они появятся. Пусть…»

И рывком, чтобы не передумать, повернулась.

Вагон был пуст. Абсолютно. Пустыми были кресла, пустыми были багажные полки и пустым, конечно, был проход к следующему тамбуру и следующему вагону. Следующий вагон был, наверное, тоже пустым. Как и остальные.

Надо проверить, подумала Аля, опускаясь в ближайшее кресло. Ноги не держали. Сейчас пойду и проверю, твердо решила она, вцепившись в сиденье и пытаясь представить, что делать, если пусты не только вагоны, но и кабина машиниста. Я же ее даже в кино не видела и знать не знаю, куда там жать и что дергать.