:

— Ах, какие большие окошки! Ты же замерзнешь! А стена… какая белая! Но зачем тебе?

Дуня расплылась в довольной улыбке. Дед сделал всё так, как она написала ему. Два крошечных окошка увеличили в высоту на один венец и почти вдвое в ширину. По мнению Дуни они всё равно оставались маленькими, но на большее дед не согласился бы, хотя бы потому, что нельзя превзойти размером окошки в княжьем тереме. Твердых правил на этот счёт нет, но ни к чему соперничать с сильными мира сего!

Окна сделали двойными, правда, вместо стекла стояла слюда, но все равно это было прекрасно! А одна из стен была оштукатурена, как в церкви.

— Что малое окошко, что большое для мороза без разницы, — ответила Дуня сестре. — А вот темнота глазам помеха.

— Ты же не будешь здесь вышивать, — фыркнула Мария, подходя к белоснежной ровной стене и с благоговением проводя по ней рукой.

— Зато буду рисовать!

— Рисовать? Ты придумала новые рисунки для вышивки?

— Нет.

— Но… — девочка растерялась, а Дуня рванула к деду, чтобы спросить, купил ли он кисти и краски.

Еремей велел обождать внучке в общей горнице, а сам сходил на мужскую половину и, вернувшись, вручил девочке горшочек с охрой. Ему приятно было увидеть радость Дуняши, но он вынужден был пристрожить её:

— Отец Варфоломей сказал, что задуманное тобою — баловство, и он придёт посмотреть, что ты там намалевала.

— Спасибо, дедушка! — ничуть не переживая по поводу брюзжания отца Варфоломея, выкрикнула Дуня и поскакала по лестнице скорее к себе, прижимая горшочек к груди.

Ей не терпелось начать украшать стену. А что дед раздобыл только охру, то ничего. Обойдется она без киновари и сурика, здоровее будет. Разве что сажа пригодится, но её лучше попросить наскрести Любашу.

Не теряя времени, воодушевленная девочка скинула лишнюю одежду и оставшись в одной рубашке, немедленно приступила к творчеству. Она собиралась нарисовать во всю стену дерево и лесных жителей на нём. Из охры можно было получить множество оттенков, а если добавить сажу, то будут ещё сероватые тона. А ещё можно с мелом поэкспериментировать. Этого должно хватить, чтобы получилась неяркая, но интересная фреска.

В первые дни дворовые девки постоянно искали повод, чтобы заглянуть в светёлку маленькой боярышни, посмотреть и доложить старшему боярину о том, что делает его внучка.

Поначалу в доме шушукались о рисовании Дуняши, как о баловстве, но вскоре замысел девочки стал понятен и отдельные штрихи сложились в картину, которая день ото дня становилась краше.

Теперь уже всем хотелось попасть в светёлку девочки, чтобы хоть так приобщиться к маленькому чуду. И немудрено: таких дивных и больших картинок на Руси не было. Каждая Дунина птичка и зверушка на диковинном дереве-цветке были узнаваемы, но в то же время они были не похожи на себя. Вот сова… не такая, как в лесу, а спутать её нельзя. Она кажется умной, даже умудренной! Или волчара… Где ж это видано, чтобы он на задних лапах стоял в засаде на ежа, да ещё с такой предвкушающей мордой? А тут ещё заяц косит хитрым глазом и в лапке держит часы, да не большие, как на кремлёвской башне, а махонькие.

А улыбающаяся улитка размером с ладонь? Или вот ящерка на дереве… еле разглядишь, но на голове у ней маленькая корона! И всё одним цветом… светлая охра, потемнее, ещё темнее и сероватая... Дивно! Невозможно без ярких красок создать красоту, но вот же она и глаз не отвесть!

А главное, стоишь-смотришь, а на душе покойно и никуда уходить не хочется. Из окошка свет льётся и листочки на дереве словно бы живые. Стоишь, смотришь-смотришь — и вдруг замечаешь что-то новое: вон же в корнях дерева мышка с узелком в руках, а в стороне под ворохом упавших листьев крот в смешном колпаке. Бежишь к матушке-боярыне, чтобы похвалиться своей глазастостью, а там узнаешь, что другие гусениц в европейских чепчиках разглядели, и в верхних ветвях солнышко прячется с отеческой доброй улыбкой.