И все же, в одном я окончательно и бесповоротно убедилась: ни одни сильные мира не смогут поймать нас, пока мы сами этого не захотим. 

Коул… он был таким разным. Я отчаянно любила его в дни, когда он был самим собой, и с той же силой ненавидела в те часы, когда он превращался в свое перевернутое отражение. Поворачивался ко мне иной гранью, и резала она наживую, жестоко и беспощадно. 

Коул перевоплощался в совершенно чужого мне мужчину, способного на резкие слова, громкие хлопки дверью, демонстративный уход от разгорающегося конфликта или его обострения. Стоит отдать ему должное — после того случая на яхте, Коул всегда покидал меня в самом начале ссоры. 

Наверное, я бы подумала, что он изменяет мне во время таких внезапных и эмоциональных исчезновений, если бы Брейн не возвращался в отель с помятой физиономией и огромными гематомами по всему телу. 

Боксерская груша и бои без правил — единственный выход, которым он выбивает из себя всю эту дурь и невыраженный гнев, что в миг овладевает телом Коула и делает мужа неконтролируемым. И я залечивала его раны, когда он возвращался с невероятным раскаянием, горящим в зеленых глазах-хамелеонах. 

— Как я могу знать, откуда ты вернулся, Мердер? Где гарантия того, что ты остаешься верен мне, покидая меня ночью в разгар конфликта? Ты держишь меня за идиотку и думаешь, что я буду терпеть такое к себе отношение?! — бесчисленное количество раз кричала в сердцах я. 

— Какая ты глупышка, Анджелина Мердер, — шептал муж, прижимая меня к себе так крепко, что я словно становилась частью его большого и горячего тела, заворачиваясь в него, как в одеяло. — Ты думаешь, что сейчас, когда у меня есть ты, я нуждаюсь в ком-то еще? Зачем мне дешевые пустышки, когда дома меня ждет королева? — усмехался он, покрывая поцелуями, что были мне как удары капель дождя по лицу, хлынувшего после долгой засухи. 

И мы мирились так же бурно, как и ссорились, сметая все предметы гостиничного интерьера на своем пути. Выкрикивая его имя, прижимая Коула ближе к себе, принимая в себя, царапая мощную спину мужа… я сотни раз давала ему понять, что делить ни с кем я его не намерена. 

А он… на яхте, после моего заявления о том, что я целовалась с Себастьяном, ясно дал мне понять, что в моей жизни отныне и навсегда может быть лишь один мужчина. 

И честно говоря, мне чертовски стыдно за флирт и позволение себе лишнего с принцем Гримальди… Безусловно, он убийственно хорош собой, харизматичен, и кажется, у нас много общего.

 Да только это ничего не меняет. 

Каким бы идеальным ни был Себастьян, я и думать не хочу о том, чтобы связать свою жизнь с еще одним представителем королевских кровей. Протокол и вечные правила — не для меня, и одна лишь мысль о том, чтобы вновь стать регулярной героиней вечерних СМИ, бросает меня в дрожь. 

Не говоря уже о том, что ни один рафинированный и идеальный принц не заменит мне Коулмана со всеми его недостатками. С постоянно всклокоченными волосами, загонами и вспыльчивостью, категоричностью и бешенным темпераментом, невыносимой нежностью, еще более невыносимым безумием и этими его… ямочками на щеках. Куда я без них? Как и без его рисунков на теле, которые люблю целовать, изучать бесконечно, находить новые смыслы и послания, каждый раз удивляясь тому, что мне посвящена далеко не одна татуировка на его коже. 

Буквы Pixel на костяшках — одна из последних, но не единственная.

Все это не значит, что жизнь в бегах — предел моих мечтаний. Идеальная картинка заключается в том, что я хочу простой жизни в свободной и не настолько религиозной стране. С любимым человеком, принятым моей семьей.