Так и вышло. 

Я никогда не ошибаюсь в главном, tatlim. 

С первой секунды и до конца.

На сто процентов. Абсолютно. Моя.

Мои губы в горячечном порыве прижимаются к ее виску и, наверное, обнимаю слишком сильно. Она вздрагивает в моих руках, дышит чаще, и я расслабляю хватку, успокаивающе поглаживаю белокурый затылок. Спи, tatlim, еще слишком рано. Я не готов. Хотя бы один час, чтобы собраться с силами, которые понадобятся нам обоим.

— Ран… — рваный выдох, сдавленный шепот. Моя тигрица никогда не спрашивает разрешения. Повернув голову, она щекочет распахнувшимися ресницами мой небритый подбородок. Застывает на несколько бесконечных секунд, задерживая дыхание. И я не дышу вместе с ней. Моя ладонь медленно соскальзывает на ее щеку, большим пальцем стирая скатившуюся слезинку. — Ран… — едва слышно повторяет tatlim, и столько не прикрытой отчаянной боли в трех буквах моего имени, она переливается в меня, бьет фонтаном, течет по венам. Все слова застревают в онемевшем горле, да нет таких слов, которые помогут Алисе не чувствовать.

 Тишина звенит, барабанит в висках. Шумно вдохнув, tatlim порывисто прижимается ко мне, утыкается носом в шею. 

— Осторожно, сладкая, — мягко удерживаю ее руку с иглами капельниц поверх одеяла, глажу по плечу. — Вот так, девочка. Не надо резких движений. Поспи еще немного.

— Не хочу спать, — слабым голосом отзывается Алиса. Просунув под мою шею свободную от капельниц руку, она зарывается пальцами в мои всклоченные волосы. — Пожалуйста, не уходи, — пронзительная мольба раздирает сердце. 

— Не уйду, — обещаю я, чувствуя, как дрожат ее ресницы, порхая по моей коже невесомыми прикосновениями. 

— Я просила его остаться со мной. Умоляла Аллаха, чтобы он не лишал нас... — Алиса надрывно всхлипывает, а я неотрывно смотрю расплывающимся взглядом в белую стену, хотя отчаянно хочется зажмуриться, как в детстве, когда было по-настоящему страшно. — Я так хотела сохранить его. Почему? Почему с нами?

— Шшш, не надо, — провожу пальцем по сухим горячим губам. — Мы не первые, кто переживает потерю. Ты поправишься. Мы справимся. Со временем будет легче. 

— Я не хочу переживать. Мне не будет легче. Я дышать не могу, — ее голос сипит, срывается, отражая все оттенки внутренних терзаний. 

— Я буду дышать за двоих. Помнишь? — мягко спрашиваю я. Алиса судорожно вздыхает, неопределенно качнув головой. 

— Я помню, как кричала, что не хочу его, а он уже был во мне, — она горько плачет, зеркаля на себя мои недавние мысли. — И эти проклятые таблетки…

— Ты не знала, Алиса, — говорю твердым тоном, положив ладонь на мокрую от слез щеку. —  Обвиняй меня. Только меня, tatlim.

— Не могу, Ран, — она горько всхлипывает. — Мне так страшно и холодно, — я обнимаю ее крепче, и она доверчиво прячется в моих объятиях. — У меня все болит внутри. Так сильно. 

— Я знаю, Алиса, — отзываюсь хриплым шепотом, прикрывая веки.

— Нет... Не Алиса, — она непроизвольно царапает ногтями кожу на моем затылке. ­­— Tatlim, — поправляет меня с пронзительным отчаянием. — Твоя.

— Конечно, моя. Моя tatlim, — ласково повторяю я. 

Она застывает, прерывисто дышит мне в шею. Я слышу, как оглушительно колотится ее сердце, заставляя аппараты выдавать тревожные сигналы. 

— Что такое?  — осторожно спрашиваю я. Она молчит, вздрагивая, как от озноба. — Скажи мне, tatlim? — настаиваю, растирая ладонями напряженные плечи. Проходит целая вечность наших совместных мучений, прежде чем Алисия решается заговорить: 

— Где ты был, Амиран? Я тебе миллион раз звонила. 

— Ты же знаешь, как это бывает. Экстреннее собрание в закрытом режиме строгой секретности. Любой вид связи недоступен. Я просил тебя ждать меня.