Штепан многозначительно взглянул на командира. Хлопнув мельника пару раз по спине и пробормотав тому слова поддержки, войт двинулся к двери. Поравнявшись с Бреганом, он попытался увлечь того к выходу, но командир не сдвинулся с места.

– Чернобог? – спросил он.

Хустав, уставившийся было в пространство перед собой, резко развернул голову к Брегану, будто тот сказал некое знаковое слово. Медленно и почти торжественно он кивнул.

– Чернобог, стало быть, тебя до опушки довёл? До самой деревни?

– До самих дверей, – севшим голосом ответил Хустав.

Бреган услышал, как позади него с ноги на ногу переминается недовольный поднятой темой староста.

– И что же? Может, и голос у него был? – вкрадчиво вопрошал гость.

– Был.

Войт, скрипнув дверью, встал в проёме, выжидая окончания допроса.

– И что же он? Сказал чего?

– Сказал. Сказал, что чёрная тут земля и что вода сладкая. Сказал, что добрые люди тут станут жить.

– Разговорчивый. Что было затем?

– Микошка дверь отворил. Ко мне кинулся, обнимать. Потом оторопел весь. А ОН подошёл, сыну ладонью так по щеке легоооонько огладил. Мне кивнул. Развернулся и пропал. Как дымок сизый. Исчез, будто приснился нам. Микошка меня пытать, кто это был. А я с ног валился…

Бреган замер статуей, не сводя с мельника взгляда.

– И как же тот Чернобог выглядел? – медленно проговорил он.

Ручей стал еле слышен. Ветер снаружи перестал трепать листья.

– Высокий. Старый. И кожа бела. В глазницах два камня круглых. Блестят, как чёрное масло. Масло земли самой, – не моргая, проговаривал каждое слово Хустав, глядя куда-то сквозь командира. – Покрывало за ним стелется от самых плеч: из червей, муравьёв и чёрных лап куриных делано.

Штепан опять замялся в проходе, но на этот раз еле слышимо.

Бреган втянул носом странно загустевший воздух, чтобы задать последний и самый главный вопрос.

– А как выглядел боровой тот, что гнал тебя по лесу?

Не видел бы командир снаружи речки, сказал бы, что и не было её там вовсе, ибо звук её совсем пропал. Ни плеска, ни журчания. Ни шелеста деревьев. Дверь открытая впускала редкий свет, но ни шороха, ни звона, ни птиц пения. Могильно затихла вся мельница. Внутри ни поскрипа, ни постука. Каждая перекладина, каждая доска прислушивалась к разговору.

Хустав глубоко вздохнул перед ответом.

– Не помню.

Кругом стало разом так тихо, что задавило на уши.

– Чернобоже мне велел за ним идти и назад не глядеть. Так и шёл я. А тот за нами. До самой опушки слышал я его за своей спиной. То веткой хрустнет у меня над левым ухом. То зашепчет над правым. А то засмеётся, как девка юная. Только вот шаги его тяжелы были. Будто деревьев стволы кто-то оземь швыряет. Так я на полголовы моей и побелел. Но назад, – замотал он головой в разные стороны, – не обернулся.

Заслышав отдалённые звуки речи, Бреган глянул в сторону двери. Оказывается, заволновавшийся Штепан уже третий раз окликал его по имени.

– Милсдарь Бреган, – сейчас, когда командир увидел взволнованное лицо войта, звук ото всего и отовсюду будто бы вернулся в мир.

Бреган услышал вдруг, как шумно выдыхает он сам носом и как повлажнели его виски. Подивившись и отерев лоб, он посмотрел вновь на мельника. Тот осел на пол и, спиной поджав столбец, так и сидел. Потерянный, хоть и не в чаще. Одинокий, хоть и в селе. Кивнув напоследок мельнику, совершенно не заметившему, впрочем, этого жеста, Бреган вслед за войтом пересёк порог.

Часть пути до первых деревенских изб они проделали в молчании.

– Вы, милсдарь Бреган, особливо не слушайте его с Чернобогом этим, – первым нарушил молчание войт, – Кравчик, он, по правде сказать, как из лесу вылез, был… дюже не в себе. Да и не к дому он пришёл первым делом, как рассказывал, а к воротам самим. Помню, наши, как заметили его, так и обмерли все от его виду. Это уж потом мы его к дому проводили… И не было с ним старцев никаких.