Большого дела до погоревшей хаты Брегану не было. Поэтому он решил поскорей заняться подготовкой и запросил у селян припасов в поход. Однако очень скоро выяснилось, что местные сочли ночной пожар в хате следствием гостеприимства, проявленного к наёмникам. Не успело остыть пепелище, как приход бойцов был объявлен дурным знаком, а сам пожар – карой богов. Так, решив, что именно приезжие накликали на село беду, крестьяне отказались посодействовать им с провиантом. Бреган проводил взглядом облака дыма, вздохнул и как мог гуманно объяснил селянам, что в таком случае нехватку дров в деревне он исправит, нарубив на оные все оставшиеся халупы. Командир намекнул собравшимся, что лихо из лесной чащи покажется им доброй феей по сравнению с тем, что их ждёт здесь и сейчас, если они не выполнят обещанное и не помогут со сборами.

Подоспевшему как раз вовремя Штепану потребовалось время, чтобы призвать односельчан к благоразумию и убедить, что приход путников никак не мог быть плохим знаком, ведь и прибыли-то они сюда единственно, чтобы избавить деревню от лесного чудища.

Негодующие крестьяне веселее не стали, но всё же побрели собирать припасы для похода. Ропчущие и недовольные, они стали медленно расходиться по домам, огибая по дуге командира, словно тот очерчен стал невидимым кругом. Ни на минуту не прекращали они ввинчивать в него исподлобные тяжёлые взгляды.

– Добры к путникам твои люди, – первым заговорил Бреган, когда войт отвёл гостя в сторону.

– Путники и сами могли бы к драке не весть и расправой не грозить, – ответил на это Штепан.

– Там, откуда я родом, о словах, данных вечером, на утро всё ж не забывают. А твоих я предостерёг. Один раз.

Войт, поджав губы, тряхнул головой.

– Подозрительные они, – объяснил он, – хата Вацика ещё ночью погорела. Видите же, напасти идут одна за другой. А вы им ещё и сверху грозить. Запугали, так не думайте, что полюбят.

– Да мне полюбленным-то стать плану не было. Мне то нужно, как воробью плавник. А манерам их учить – так не моё это дело. Тут уж ты сам расторопись. Я-то сказал им единожды, предупреждать второй раз не стану. Теперь к делу.

Войт, чуть ссутулив плечи и похмурнев, приготовился слушать.

– С мельником вашим поговорить надо. Проводи.

– С батькой Микошиным то? Ну, добро. Но только трудно вам придётся, так как гудит он уже третий день. Самогонку пьёт. Спит, верно, сейчас.

– А мы разбудим.

– Его иной раз не добудишься.

Они двинулись вглубь деревни, потом к краю, а затем и вовсе сошли на узкую тропку, ведущую в низину. Слух командира уловил звук ручья.

– Пьёт-то он – это уж конечно. Это он в своём праве, – продолжал на ходу Штепан. – Да только то не единственное осложненье. Хустав у нас и до запоя с завихрой был.

– Как это?

– Боровой боровым, но тут, конечно, места дикие и до него были. И бывает иной раз так, что вот вроде лес хожен уже и вдоль, и наискось, а всё равно заплутать можно. Ну, Хустав и заплутал. До пятого дня его искали, а всё без толку. Шестым днём мы его уже и в последний путь проводили и на тот свет оплакали. А он возьми и появись из лесу. Худой весь, лицом серый, глаза ошалевшие…

Солнце стояло высоко и перегретый им староста смахнул с лица пот. Отерев ладонь о кафтан, он продолжил.

– Ну, так вот, с тех пор, как из леса выбрался, всё Чернобога славит.

– Чернобога?

– Да. Клянётся, что пока по лесу плутал, за ним леший погнался. А Чернобоже его из лесу того вывел. Ну и с тех пор … знаете, добрым духам и богам молиться он забросил … Не пришли, не откликнулись, мол, когда нужда была … Один лишь Чернобог помог. А то, что духами он злыми правит и конца предвестником является, так это его голову не смущает. Совсем меж ветвей пока плутал, разум повредил себе. Затворничать стал. Бояться чего-то.