Наконец, и Австрия, самый упорный из континентальных соперников Франции, выступила на стороне Наполеона. Вербовщики французской армии появились в нашем городке, и я, втайне от родителей, записался вольноопределяющимся в один из полков легкой пехоты. Наш полк почти полностью состоял из славян и других балканских выходцев, но мы пользовались теми же правами, что и французские военные, и даже носили такую же красивую форму легких пехотинцев с красными шерстяными эполетами, белым жилетом и желтыми лампасами, хотя и зеленую. Эта форма на девять десятых решила мой выбор: бросить семинарию, наш милый, но безнадежно скучный городок, и уехать с вербовщиками в депо, где формировалась итальянская дивизия для похода на восток.

В первом же бою я надеялся заслужить офицерские эполеты и перейти в какой-нибудь французский полк, где откроются вакансии. Затем, конечно, будет установлен всеобщий мир, и я смогу переселиться во Францию, чтобы мои дети уже были настоящими французами.

– Отчего же все обязаны быть французами? – спросила Маргарита, что называется, на великолепном французском.

– Да оттого, мадам, что это выбор Провидения, выбор самой истории! – воскликнул получеловек. – С детства я бредил Плутархом, Тацитом и Иосифом Флавием и мечтал жить во времена великого Рима, а не в наш ничтожный, прозаический век. И лишь когда на исторической сцене заблистал гений Наполеона, я понял, что мечта моя чудесным образом сбылась. Передо мною был новый Александр, новый Юлий Цезарь, поле деятельности которого было несравненно шире благодаря современным средствам передвижения и боя. Можно ли было сомневаться, что, не уступая гениям античности своими дарованиями, он должен будет значительно превзойти их своими достижениями?

Патриотам всей Европы и даже нашего крошечного княжества могло быть не по душе превосходство галльской расы. Они, как и я, были воспитаны в любви к своей вере, своим обычаям и своему языку. Но разве не очевидно, что мы, славяне, равно как и азиатцы, и африканские жители, в ходе истории должны быть поглощены одной из просвещенных наций: германской, латинской или британской? И чем ранее это произойдет, тем вернее на земле установится единообразное правление и окончательный мир, о котором мечтали все мудрецы, начиная от Платона.

Просвещенный варвар, каковым я считал себя в глубине души, должен не упорствовать в своей косности, но усвоить все блага цивилизации и распространять их с сугубым рвением для пользы всего мира и своего собственного народца. Должен стать примерным гражданином мира.

Я взял себе nom de guerre Жан Кроат. Я говорил только французским языком, даже между своих. Французы награждали меня высшим комплиментом, на какой способна эта нация: что меня почти невозможно отличить от них. И однако отличали. Как сельского жителя, даже в городском платье, отличают от мещанина. Как плебея с приставкой de отличают от аристократа. Как вас, мадам, я отличил от крестьянки, хотя бы и в платке.

Ион сморщился и застонал. Его раны, как бы одеревеневшие от постоянного холода, в тепле начали раскисать и невыносимо ломить. Маргарита пыталась отвлечь его от страданий разговорами.

– Удалось ли вам увидеть вашего кумира? – просила она.

– Императора Наполеона? Думаю, что да, – отвечал Ион.

– При переходе через Неман наш батальон в полной амуниции стоял посреди заливного луга, покрытого рыхлыми высохшими болотными кочками, и ждал своей очереди на понтон. Жары были невыносимы, но нам не разрешали расходиться, сидеть и даже снимать галстуки. Вдруг пришел приказ строиться в колонны, и по нашим рядам пролетел слух, что мимо нас скоро должен проскакать император. Командир батальона предупредил, что Наполеон будет инкогнито, а потому мы не должны приветствовать его криками и показывать вида, что он узнан. В то же время императору может быть не совсем приятно, если его не узнают собственные солдаты, а посему мы должны продемонстрировать рвение всеми иными возможными средствами. Что это означает, майор не уточнил, и нам при виде человека, напоминающего императора, оставалось тянуться в струнку и пожирать его глазами.