– Из Лондона приезжает на день-другой мой брат, – сказала она, – мне нужно чем-то его занять, вот я и подумала, не притащить ли его сыграть в пятницу вечером. Давайте с нами? Мне кажется, пары у нас вполне равные по силам.

– Интересно, какой у нее брат, – сказала Мэри, когда они с Джеффри катили на велосипедах домой в тот день. Для нее вот это “из Лондона” предполагало утонченность несусветной высоты.

– Кеннет? Я с ним немного знаком, – отозвался Джеффри. – В одной школе учились, он года на два-три старше. Вряд ли ты помнишь, но он был тогда на вечере Дня победы. Там с моим дедом еще случилась заварушка.

Мэри – она бы лично применила слово покрепче “заварушки” – поневоле взбудоражилась от мысли, что ей вновь предстоит увидеться с героем того вечера. По крайней мере, она считала его героем. О том вечере у нее осталось совершенно смутное и ненадежное воспоминание – семь лет прошло все-таки, – и тем не менее ей не давало покоя то, что она никак не могла вспомнить, какую роль во всем этом сыграл сам Джеффри. Конечно же, толпа изрядная, недостатка в желающих предложить мистеру Шмидту помощь или прогнать виновных прочь не ощущалось, однако недоумевала она потому, что участия Джеффри она не помнила совсем. Быть может, он просто был слишком неспешен в действии, как это часто случалось на теннисном корте. Но, как ни крути, это ж его дедушка… Вот что во всем этом было странно.

Когда пришло время их матча против Джейн и ее брата, они их переиграли так, что любо-дорого: два сета – ноль. На самом деле старалась в основном Мэри, Джеффри был не в форме – отбивая мячи, казался неповоротливее обычного, а Кеннет рьяно гонял его по корту, и победа Мэри с Джеффри в основном случилась благодаря повторявшимся ошибкам Джейн. После игры, поскольку вечер выдался теплый, они заказали напитки и вышли с картонными стаканчиками на берег Борна, речушки, струившейся вдоль северной границы клуба; затуманенные буро-зеленые воды ее предлагали приют редким колюшкам, а также услаждали взоры теннисистов.

Кеннет прицельно подсел к Мэри и похвалил ее за игру.

– Неплохой у вас удар слева, девушка.

– Спасибо. Много играешь в Лондоне?

– Я б играл, но вечно времени нет.

– Кеннет ужас как занят, – похвасталась его сестра. – Берет штурмом мир журналистики.

– Сочиняю тексты о благотворительной продаже пирогов и истории о старушках, вызывающих пожарных, когда котята не могут с дерева слезть, – сказал Кеннет с громадной самоиронией.

– С этим покончено. – Остальным Джейн пояснила: – С понедельника он начинает в “Ивнинг стэндард”.

– Поздравляю! – сказала Мэри, а вот Джеффри спросил довольно кисло:

– Чего ты вообще подался в это грязное дело – в журналистику?

– Я не считаю, что оно грязное, – отозвался Кеннет. – Совсем не считаю. Мне кажется, сейчас в этой стране происходит много всякого интересного – общественные перемены после войны и все такое, – и журналистика должна играть в этом важную роль. Объяснять людям всякое. Чтобы они были в курсе.

Джеффри фыркнул.

– Как по мне, это очень идеалистический взгляд.

– Это оттого, что ты интересуешься только тем, что произошло две тысячи лет назад, – сказала Мэри. – Древний Рим и прочий сыр-бор.

Джеффри, может, и готов был оставить тему, но ее реплика ужалила его и вынудила продолжить.

– Короче, я не считаю, что эта страна сильно меняется, – сказал он. – Сразу после войны вроде казалось и впрямь, что есть такая опасность, но теперь, раз у нас опять какое надо правительство, все встало на свои места.

– Опасность? – переспросил Кеннет. – Вот что, по-твоему, делало правительство Эттли? Обустраивало Национальную службу здравоохранения?