идет матрос,
осеняя верующих
распрекраснейшим крестом
пулеметных
лент.
Просьба
И если кто-нибудь
повелевает сном, —
взбираясь по нагроможденьям слов,
прошу его я
только об одном:
не надо присылать мне
вещих снов!
Пускай они приходят
не ко мне, —
я сновиденьям
верить не хочу…
Но жаль,
что перестал летать
во сне.
Ты небо мне пришли.
А вдруг взлечу!
А вдруг не побоюсь!
А вдруг смогу!..
Еще пришли,
зовя в небытие,
простую,
очень главную строку.
Да так, чтоб я не позабыл ее…
Дожди идут.
На степь наводят лоск.
Бормочет море,
что закат
тяжел…
Не посылай мне снов,
в которых —
ложь.
Есть явь.
Есть жизнь.
Где мы – бывает —
лжем…
Не посылай мне снов,
в которых —
страх.
Есть явь.
Есть озабоченность
штабов.
И есть Земля,
оглохшая от драк,
давно потрескавшаяся от бомб…
Я не хочу
во сне пускаться в путь, —
ведь я и так в пути —
пока живу…
Не надо,
чтобы я
кого-нибудь
спасал во сне.
Пусть лучше – наяву!..
Спят реки.
Под корягой дремлет сом.
Растут грибы в молчании лесном…
И если кто-нибудь
повелевает сном, —
пусть просто сон пришлет.
Спокойный сон.
«Говорите по-советски…»
Ярославу Смелякову
Говорите по-советски, —
ах, какой язык!
Вам с рождения известны
языка
азы.
Говорите на просторном,
как движенье
крыл, —
на просторном,
на котором
Ленин
говорил!
И не хвастайтесь усердьем,
жизнь перетерпя.
Вы в язык поверьте сердцем,
как в самих себя!..
Для иного он —
парадный,
не живой
ничей.
Все равно что иностранный,
лампа
в пять свечей.
Приказали —
задолдонил
(прорастает пень!).
Кое-что для жизни
добыл.
Держится теперь.
И хотя он мечет брызги
с жаром на лице,
откровенно карьеристский
слышу я
акцент!..
Но
из-за такой канальи
и пустых бравад
вы язык не проклинайте, —
он
не виноват!
Говорите,
потому что
без него
нельзя.
Говорите,
зло и мудро
дураков разя!
На размашистом рассвете
и в дождях
косых
говорите по-советски —
правильный язык!
На родине Маяковского
Нас было семеро,
считая жен и переводчицу.
С селом Багдади, —
все до единого, —
знакомы косвенно,
мы не доверились
уговариванью паровозному.
Мы просто взяли две машины и —
к Маяковскому!..
У ног в кувшинах вино плескалось.
Мы хлеб делили.
А нам навстречу летели горы —
и мощь,
и немощь…
В конце дороги
в невероятно земной долине
произрастало село Багдади,
на солнце нежась.
Произрастали дома
спокойно и неустанно,
и абрикосы,
произрастая,
плоды роняли.
Взрослели стены.
И даже речка произрастала,
в песок зернистый,
как будто в вечность,
уйдя корнями.
Мы вырастали за нею следом
из дрязг и туфель,
из пиджаков и вчерашних ритмов,
вчерашних споров.
Все рифмовалось,
звучало,
пелось,
и был доступен
хозяин дома, —
как сон
спокойный,
сухой, как порох.
Был дом наполнен
его шагами,
баском недавним.
Бас повторялся,
немые вещи тонули в отзвуках.
И улыбался легко-легко
австралиец Даттон.
И Евтушенко
пыхтел, наморщась,
над книгой отзывов.
…Потом обратно зашелестела,
крутясь,
дорога.
И солнце
то убегало в горы,
то вновь показывалось.
А мы молчали.
А мы смотрели, как осторожно
шагает туча,
на хилых ножках дождя
покачиваясь.
Родился человек
Деревья,
упадите ниц!
Гром непослушный,
поперхнись!..
Родился человек.
Он —
нищ.
Подайте нищему.
Подайте нищему пока
вкус маминого молока
и комнату без сквозняка
подайте нищему.
Вот он глядит из-под ресниц.
На мир глядит из-под ресниц.
Заплакал человек.
Он —
нищ.
Подайте нищему.
Подайте
самый первый шаг.
И колыбельную в ушах.
Про тех забавных медвежат
прочтите нищему.
Пусть он узнает
свет и тьму.
Привыкнет к бегу своему.
Подайте
азбуку ему.
Подайте нищему.
Пусть он
поверит в доброту.
Проверит,
как встречать беду.
Неимоверному труду
учите нищего.
Взрослеет человек.
Он —
нищ.
А вы
от полюсов
до Ницц,
всю эту землю