можно лишь необъяснимо проснуться.
И увидеть город —
странный,
готовый
от мальчишеского солнца
задохнуться.
Он с друзьями любил за стол усесться,
смаковал
вина грузинского терпкость.
Говорил:
«Пью за врачей!
За то,
что се́рдца —
пусть обычного —
они не могут
сделать…»
Только разве он бы смог жить
с обычным?
Нет!
Конечно, не смог бы.
Это ж ясно…
Он любил погарцевать в тосте пышном.
Он придумывал шутки
и смеялся,
как ребенок,
шоколадку нашедший,
на два города
тепло излучая…
А еще он любил
добрых женщин.
(Правда,
злые
ему тоже встречались…)
Называли добряком его
иные.
Называли чудаком его
нервным.
Я не буду спорить,
но знаю поныне:
добряком он
не был.
Чудаком —
не был.
Человеком
и поэтом был.
Всего лишь.
Человеком
и поэтом.
И только…
Если он говорил о ком-то:
«Сволочь!» —
значит, это была сволочь.
Точно!..
Говорят,
что были проводы щемящи.
Невесомые цветы легли
на плечи.
И звучали похоронные марши.
И текли заупокойные речи.
Он не слушал.
Он лежал.
Смотрел на солнце.
И не щурил глаз —
наивных и дерзких.
Было гулко.
Было очень высо́ко.
Так высо́ко,
как бывает только в детстве!..
Потеряла женщина
мужа.
Потеряла женщина
сына…
Я не верю в эту смерть,
потому что —
как же может Земля
без Назыма?
Дипломатам нашим
Ю.Воронцову
Дипломаты,
дипломаты, —
протокольная работа…
Где-то
на земле громадной
возле самого Тобола —
ве́тра
теплое движенье,
тихий голос:
«Сынку…
Сынку…»
Сын —
как в добровольной ссылке.
Как в бою.
Как в окруженье.
Там не сладко.
Там – опасно.
Там протяжные туманы…
Сын —
не без вести пропавший.
Все о нем известно маме.
Но приказ —
суров и точен
(небольшое утешенье) —
сын
не может,
сын
не должен
выходить из окруженья…
На конверты смотрит мама, —
буквы ровные – нелепы.
А на заграничных марках
короли и королевы.
Пишет сын,
что все нормально,
жаль —
погода утомила…
Дипломаты,
дипломаты —
на переднем крае
мира!
Дни —
то медленно,
то быстро,
только никогда не праздно.
Как легко вам ошибиться!
Как вам ошибиться
страшно!
Это стоит многих жизней.
Есть невидимые нити, —
вы ошиблись —
и ошибся
доменщик с Большой Магнитки.
И ошибся академик.
И скрипач
смычка не тронул.
У шахтера —
день потерян.
У хирурга —
скальпель дрогнул.
Вмиг спокойствия лишились
люди
самых разных званий.
И уже страна
ошиблась!
Вся!
Которая за вами!
Будет флаг багровый биться
и под ветром не сгибаться…
Как легко вам
ошибиться!
Как нельзя вам
ошибаться…
Светятся окошки в МИДе.
Телетайп стрекочет важно…
Что-то завтра будет
в мире,
нервном,
как работа
ваша.
Оптимисты
Оптимисты!
Вас я зову
волноваться,
недосыпа́ть!
Раздувать
молодую зарю!
Поворачивать реки вспять!
От дождей не прятать лица.
Верить
в завтрашнюю строку.
Называть подлецом —
подлеца.
Хохотать
в глаза дураку!
Предвкушаю вопросики
вздорные,
вижу
бегающие зрачки:
«Оптимисты?
Это
которые?
Говорливые бодрячки?..»
Бросьте!
Мне самому противны
жизнерадостные кретины!
Я —
пока мой час
не истек —
всеми силами,
всем нутром
ненавижу
щенячий восторг!
Презираю
дешевый гром!
Проклинаю
надсадный визг!
И считаю
личной
обидой
бледно-розовый
оптимизм,
показуху
высотных шпилей!..
Сквозь взъерошенную листву
раскаленные трубы
трубят…
Оптимисты!
Вас я
зову!
Настоящих
зову
ребят!
Предъявить на планету
права!
Дать земле
молодую кровь,
разобраться —
почем слова
в самом яростном
из миров.
Мы —
дотошные.
Мы —
громадные.
Наш характер
упрям и ершист.
Не позволим
себя
обманывать
мы —
которые вышли
в жизнь!
Это нам,
крутым и бессонным,
миру
будущее дарить…
Мы еще прикурим
от солнца!
Если только будем
курить.
Ночью
Как тихо в мире!
Как тепло…
А если
в этой тишине
ты —
мне
назло,
себе
назло —
устала
думать обо мне!
И номер набрала рывком.
И молча отворила дверь…
Я, может, даже не знаком
с ним —