- В какой сумке одежда для новорожденного? - спросил незнакомый женский голос.

- В маленькой, - ответила я, разлепив пересохшие губы.

Неужели сейчас все закончится? Я увижу моего малыша? Какое счастье. Больше ничего не болит и даже спать почему-то не хочется. Наверно, выспалась. Тело от груди и вниз онемело. Только в руках началась дрожь, и зубы стучали. От холода, что ли? Странно, лето ведь.

- Я смотрю, ты ожила, - сказал мне мужчина. - Ноги чувствуешь?

- Нет, - ответила я и вдруг развеселилась. - Только декольте и выше.

Грудь у меня отчего-то действительно была почти вся оголена.

- Шутница нашлась, - фыркнул врач. - Родить не смогла и радуется, что резать будут.

Мне резко расхотелось шутить. Вот урод. Сам бы попробовал сначала родить хоть разок. Ненавижу мужиков. Живут в шоколаде и горя не знают. Да чтоб тебе срать через последнюю стадию геморроя!

То ли от смены настроения, то ли от того, что началась операция, но мне снова стало плохеть. Медленно, но верно нарастал шум в ушах. Гаденький и очень знакомый. После такого в критические дни я раньше медленно сползала по стеночке, а потом секунд тридцать валялась в отключке. Но на этот раз падать было некуда: я уже лежала, и вместо полноценного обморока погрузилась в неприятную полуобморочную вату. Зубы стучали, как у скелетов из детских мультфильмов. Верхнюю часть тела била крупная дрожь. Подошла медсестра и потуже затянула ремни у меня на запястьях. На одной руке то надувался, то сдувался тонометр, в другую была воткнута игла с трубкой.

- Мне нехорошо, - тихо сказала я медсестре. - Дышать тяжело.

В груди и правда была тяжесть, будто я под гирей лежала. Очень хотелось покашлять, но я благоразумно этого не делала, памятуя, что прямо сейчас там, внизу, врач орудует скальпелем и может поранить внутренние органы или малыша. Малыш. Ох, неужели я его сейчас увижу? Скорей бы. Интересно, какой он? Надеюсь, похож все-таки на меня, а не на своего гада отца.

- Сердце в норме, - сказал мне анестезиолог. - Это просто живот на вас ещё давит. Сейчас ребёнка достанем, и все пройдёт.

Надеюсь. Кашлять хочется нестерпимо. Такое чувство, что я задыхаюсь, хотя грудь шевелится. А ещё эта дрожь. Меня колотит так, будто я одержима дьяволом. И зубы стучат. Уже несколько раз язык прикусила.

- Наверное, сахар в крови упал, - заметила медсестра. - Девчонки сказали, она не ела двое суток.

Сахар упал? Я же не диабетик. Хотя… Ой, что-то мне совсем нехорошо. Опять в глазах темнеет и шум в ушах. И воздуха не хватает. Кто-нибудь, помогите! Я не могу говорить. Я задыхаюсь.

Запищал какой-то прибор. Вокруг меня засуетились.

- Быстрее! - скомандовал кто-то с той стороны голубой шторки.

- Катя, смотрим на меня, - строго велел анестезиолог над моей головой. - Глаза не закрываем. Говорим с нами. Говорить можете? Катя, ау!

Его слова проплыли мимо моего сознания. Я услышала их и вроде бы даже поняла. Но та, что должна была на них ответить, временно отсутствовала в моем теле. А та, что еще там оставалась, думала только о том, как же тяжело дышать и как нестерпимо хочется кашлять.

Хлопнула дверь. Я чуть повернула голову, борясь с вязкой дремотой и деревенеющими мышцами. В небольшом окошечке, ещё не заполненном темнотой, увидела, как трое людей склонились над столом с тепловым излучателем сверху – таким же, как в родовой. Там что, малыш? Почему он такого цвета? И почему не кричит?

Рассмотреть почти ничего не удалось. Шум в ушах усилился, и темнота практически лишила меня зрения. Воздуха же в груди не осталось совсем. Я попыталась покашлять, наплевав на то, что могу напороться на скальпель. Из груди вырвался единственный влажный хрип, и я поняла: у меня в лёгких какая-то слизь, и я не могу сквозь нее дышать. Вот почему мне так тяжко. И вот почему я как будто тону: я действительно задыхаюсь.