Юноша в накидке открыл дверь на чей-то стук и принял записку для Петрокобеско; тот прочел, воскликнул «пфуй!» и передал ее Эмили.
– Кареты, видите ли, не нашлось, – с надрывом провозгласил он по-французски. – Все кареты уничтожены, осталась одна, да и та в музее. Ладно, поеду верхом.
– Нет, – отрезала Эмили.
– Да, да, да! – вскричал он. – Кому какое дело, как я поеду?
– К чему такие сцены, Туту?
– Сцены! – взорвался он. – Сцены!
Эмили повернулась к Олив:
– Вы приехали на автомобиле?
– Да.
– На большом, престижном? С задней дверью?
– Да.
– Вот видишь, – сказала Эмили принцу. – Нарисовать на боку герб – и все дела.
– Постойте, – не выдержал Бреворт. – Машина принадлежит будапештскому отелю.
Эмили пропустила это мимо ушей.
– Жаньерка отлично справится, – задумчиво продолжила она.
Тут их прервали еще раз. Унылый оборванец, сидевший в углу, внезапно вскочил, порываясь броситься к двери, однако сосед замахнулся револьвером и огрел его рукояткой по голове. Первый пошатнулся и неминуемо рухнул бы на пол, однако был взят в охапку и возвращен на стул, где и остался сидеть в коматозном состоянии, роняя со лба тягучие капли крови.
– Мерзкий бюргер! Мерзкий, грязный шпион! – стиснув зубы, бросил Петрокобеско.
– А вот этого не надо, – резко оборвала его Эмили.
– Тогда почему до сих пор нет вестей? – прокричал он. – Или мы должны всю жизнь торчать в этом свинарнике?
Не обращая на него внимания, Эмили повернулась к Олив и завела светскую беседу о Нью-Йорке. Приносит ли заметные результаты сухой закон? Что нового в театрах?
Отвечая на ее вопросы, Олив пыталась привлечь внимание Бреворта. Чем раньше обозначить цель их приезда, тем скорее они смогут увезти отсюда Эмили.
– Можно тебя на пару слов, Эмили? – без обиняков потребовал Бреворт.
– А что такое? В настоящее время у нас нет другой комнаты.
Петрокобеско взволнованно обсуждал что-то с юношей в накидке, и Бреворт, воспользовавшись этим, торопливо заговорил, понизив голос:
– Эмили, твой отец стареет; ты нужна ему дома. Он просит тебя оставить эту безумную жизнь и вернуться в Америку. Сам он приехать не может, потому и обратился к нам – другие знают тебя не настолько близко, чтобы…
Она рассмеялась:
– Хочешь сказать – чтобы догадаться, на какие гнусности я способна?
– Вовсе нет, – поспешно вмешалась Олив. – Чтобы проявить о тебе заботу. Не могу передать, насколько мучительно нам видеть твои скитания.
– Но мы больше не скитаемся, – возразила Эмили. – Здесь родина Туту.
– Где твоя гордость, Эмили? – не выдержала Олив. – Известно ли тебе, что о той парижской истории трубили все газеты? Как по-твоему, что должны думать люди в Америке?
– Эта парижская история была просто возмутительна. – Эмили полыхнула синими глазами. – Кое-кто непременно поплатится за эту парижскую историю.
– Повсюду будет одно и то же. Ты начнешь опускаться все ниже и ниже, увязать в болоте и в один прекрасный день останешься…
– Прекрати, пожалуйста! – ледяным тоном одернула его Эмили. – Ты, по-моему, не отдаешь себе отчета…
Она умолкла, потому что в этот момент к ним вернулся Петрокобеско, бросился в свое кресло и закрыл лицо руками.
– Это невыносимо, – прошептал он. – Будь добра, пощупай мой пульс. Мне кажется, он учащен. У тебя в сумочке есть термометр?