– Мишка, что было дальше? – шёпотом повторила я.

– Как что? – удивился Мишка. – Свадьба, конечно!

Домашку на понедельник я сделала кое-как. Папа вздохнул над буквой «ю» в моей прописи и сказал, что лучше бы я писала помедленнее. Но я решила, что и так сойдёт.

После ужина я достала свою волшебную тетрадку. Нарисовала один ряд снежинок, а потом карандаш сломался.

Может, Анька права? Не будет никакого Деда Мороза, потому что снег так и не выпал.

И подарков не будет. И вообще, волшебная тетрадь со снежинками – это глупости, игрушка для доверчивых малышей.

Я швырнула тетрадку, и она улетела куда-то за кровать. Ну и пускай там лежит вместе с клубками пыли, конфетными фантиками и старым носком.

Я вдруг поняла, что ужасно устала.

Всё стало каким-то тяжёлым: голова, руки… даже мысли.

Я влезла в пижамные штаны, а переодевать майку уже не было сил.

Я слышала, как Аня заглянула в комнату и сказала папе:

– Смотри, она точно спит! Ничего себе, в полдевятого!

Слышала, как папа спросил:

– Жень, ты не заболела?

Я хотела ему ответить, но не успела, потому что усну…

– Откуда я помню, куда его положила?!

Я услышала этот крик и открыла глаза.

Было темно – и в комнате, и за окном. Анька заворочалась в кровати и пробормотала:

– Посмотри в холодильнике…

Она во сне болтает всякую чушь и даже не просыпается.

Я полежала на правом боку, потом на левом. Перевернулась на живот. Сунула голову под подушку. Папа говорит, если не спится, можно считать овец. Я выбрала зайцев – они ещё лучше прыгают. Три, десять, пятнадцать… А если в зайца охотник выстрелит из ружья… или волк нападёт… Тогда заяц что… умрёт?

Умрёт. Раньше это было обычное слово. Ни про кого, просто так. А теперь Мишка взял и сказал его… про дедушку. И всё стало по-другому.

А вдруг с мамой что-то случится в этой командировке? Или уже случилось?! Вдруг она заболела, попала под автобус…

Я не хотела об этом думать! Я даже потрясла головой – изо всех сил, чтобы вытряхнуть дурацкие мысли. Но ничего не получилось. Мысли проплывали мимо, как рыбы в аквариуме. Я их видела, а сделать ничего не могла.

Умирают дедушки, мамы и папы… Даже дети. А если умирают дети, значит… и я…

Мне стало холодно.

– Ань… Аня-я-я! – я звала её шёпотом, потом громче. Но Анька не слышала.

Я осталась одна. Получается, без меня всё может быть точно так же? Папа будет готовить омлет на завтрак, Анька – сидеть в интернете. Без меня изобретут что-нибудь замечательное, будут показывать новые фильмы в кино, Мишка вырастет…

Я лежала на спине и смотрела на светящиеся планеты, которые Анька попросила меня приклеить к обоям – чтобы получилось повыше. Когда-нибудь клей высохнет, и планеты отвалятся. И все забудут, что только я могла дотянуться так высоко – без лестницы, без табуретки.

Слёзы текли так сильно, что у меня стало мокро за ушами.

– Ань… Анька…

В носу у меня что-то булькало, голос охрип. А она даже не пошевелилась под одеялом.

Я больше не могла лежать в кровати совсем одна.

И тут я вспомнила: в четыре года я часто просыпалась ночью от какого-то страшного сна и не могла заснуть.

Сейчас я встану и сделаю то, что мне всегда помогало, когда я была маленькая.

И как это я раньше не догадалась!

Я только открыла дверь – и папа сразу проснулся.

Я даже позвать его не успела.

Диван был разложен. На мамином одеяле валялись журналы и книжки, а папа ютился у стенки.

– Что-то болит?

Я помотала головой.

– А чего ревёшь?

– Боюсь.

– Понятно.

Хорошо разговаривать с доктором – он не задаёт глупых вопросов.

Папа сгрёб с дивана журналы и книжки. Снял с подушки ноутбук, похлопал по одеялу. И сказал то, что говорил всегда, если я приходила к ним ночью: