Прошла минута-две, кладу поклон, другой, и ощущаю прикосновение к волосам, к темени чего-то холодного… что-то звякнуло… быстро вскидываю голову и оторопел: в половице торчат ножницы на острие своей половины. Зову Дарью Ивановну, не поднимаясь с коленей. Входят оба, Дарья Ивановна и Николай Прохорович, и оба побледнели, когда взглянули на меня по направлению моей руки, быстро сообразив, в чем дело. Он тяжело вздыхает, она начинает креститься и шепчет молитву.

Второй случай. Сидим за чаем и я рассказываю подробности происшедшего. Подсаживается и Костя, только что вымывший руки после поражения головы и поставивший флакон с макассарским маслом в мою шкатулку тут же на столике в углу.

– Замок испорчен? – спрашивает он… – не запирается… как бы масло не украли, – прибавил он.

– Да, испорчен, но чтобы обеспечить тебя насчет макассара, шкатулку мы спрячем подальше. Куда бы ее? – раздумываю я.

– Поставь в буфете, за нижнюю дверку; туда кроме меня никто не ходит, – заметила Дарья Ивановна.

Я встал и у всех на глазах перенес шкатулку в шкаф.

Летом мы пили чай и обедали в комнате стариков. Часа через два явился кто-то из любопытных. Едва обменялись приветствиями, открывается дверь и часовой докладывает:

– Ваше благородие, бросило пузырек в дверь, и дух пошел! Все мы трое переглянулись. Николай Прохорович выходит, а за ним и мы с гостем. В дверях на нашу половину торчит склянка от флакона, и от нее тянется полосою макассарское масло… К шкатулке – шкаф закрыт, шкатулка также на своем месте как поставлена.

Третий случай. За вечерним чаем пробовали свежее утром сваренное Дарьей Ивановной варенье. Переложив его в банку и подавая ее мне, она просит поставить банку в печку подальше, где холоднее.

– А чтобы оно не пошло вслед за макассаром, смотрите, я затворяю дверку и задвижку закладываю на крючок, – подмигиваю я в сторону Кости, который очень был огорчен утратою масла.

– Ну-у! Еще чего-нибудь накаркаешь, – хихикая, отозвался Николай Прохорович. Вечером, за нашими спинами раздается стук и грохот по полу. Глянули – банка с вареньем, накренясь в сторону, быстро вращается кубарем. Выскакиваю из-за стола и схватываю банку руками, затем, подавая ее Дарье Ивановне, я в успокоение ее начинаю осенять банку крестным знамением…

– Не раз говорил тебе, не балагань! – укоризненно заметил мне Николай Прохорович. Взглянули на печку, дверка открыта, но все остальное на своем месте.

Четвертый случай. На другой день пошли мы с Дарьей Ивановной в погреб за провизией. Уходя оттуда она останавливается и пересчитывает кочаны свежей капусты, присланные ей кем-то из соседей в подарок, как редкость по тому времени. В присутствии кого-то из посторонних, – пришлось к слову, – я и пошутил, что Дарья Ивановна более опасается за свою свежую капусту, чем мы за макассарское масло, ибо держит ее за двумя замками. Спустя некоторое время стук в дверь, вслед за этим доклад часового: «Ваше благородие, капустою бросило!» Все мы обращаем глаза в сторону Дарьи Ивановны; она вспыхнула и потупилась…

– Это не нашa! – выручаю я ее – это нам в награду, что верно бережем свою! – Дарья Ивановна демонстративно полезла в карман за ключами и подает их Николаю Прохоровичу. Ждем, заинтересованные результатом проверки.

– Сколько было? – спрашивает он, входя к нам.

– Пять, – ответила Дарья Ивановна уверенно.

– Четыре, – серьезно отрезал Николай Прохорович и все мы растерянно глядим друг на друга.

На третий день, 25 июля, утром раздается голос часового: «Крыша загорелась снаружи!» Скоро сбежались свои и соседи и затушили. Но около пяти часов пополудни, когда ветер усилился и повернул на слободу, снова раздается тревога: «Пожар!»