На лице Рэя выразились грусть и смущение, а лицо Роба сделалось вдруг серьёзным и сосредоточенным.

– Да неужели сам Бог убивает птиц? – спросил наконец Роб, на что отец отвечал ему:

– Бог посылает мороз, который, конечно, убивает их.

– Ну, после этого не стоит любить Бога, – сказал Роб, помолчав немного.

– Что ты! Как можно так говорить? Бог добрый! Верно, папа ошибся и сказал не то, что надо, – отвечал ему Рэй.

Отец их пришёл в ужас и совсем позеленел от злости при мысли: неужели эти богохульники – его родные дети?

И они ещё раз были наказаны, с той только разницей, что вместо битья линейкой по ладоням они были высечены, а вслед затем их дрожавшие от побоев ручонки должны были выводить буква за буквой вычурным почерком в своих тетрадях такого рода пространное изречение: «Мороз есть явление природы, ниспосылаемое премудрой благостью Творца для истребления массы расплодившихся птиц, которые опустошают осенью сжатый хлеб земледельцев и уменьшают летний сбор плодов в садах».

– Это неправда! – говорил Рэй сквозь зубы, выводя усталой ручонкой буквы длинного изречения. – Я уверен, что это неправда.

– Да, это неправда, – отозвался Роб, который был всегда как бы эхом своего брата и который даже при более благоприятных условиях не мог хорошенько справиться с выписыванием букв, а в настоящую минуту совершенно безуспешно пытался написать как следует букву «о». – Какое мне дело до земледельцев, – сказал Роб. – Я знаю только то, что они ставят бедным птичкам силки, вот что!

Рэй ничего не ответил на это. У него было слишком тяжело на сердце, чтобы он мог сказать что-нибудь в настоящую минуту. Он думал о том, что прочёл в одной из книжек, подаренных ему крёстной матерью: как где-то в северной стране существует обычай рассыпать у крыльца каждого дома зёрна для голодных птиц во время зимы, и жалел о том, что этот обычай не существует везде. Он и Роб проплакали всю ночь, не будучи в состоянии заснуть от холода; у них ныли и болели их маленькие тела в такой же мере, как болели их сердца.

На следующее утро, как только встали, они тотчас побежали к окну. Было совсем бело и светло; яркая полная луна заходила на горизонте, позади темного болота; снег шёл всю ночь. Маленький пруд, в котором обыкновенно полоскались утки, совсем замёрз; холод значительно усилился, а на выступе окна их комнаты лежала замёрзшая маленькая птичка.

Это был молодой щеглёнок.

При виде этой жертвы холода у Рэя от жалости почти захватило дух, а щёки Роба вспыхнули от злости.

– Ах ты, бедная, бедная, маленькая пичужка! Как нам тебя жаль! – почти в один голос вскрикнули они, и в эту минуту жизнь их самих показалась им такой ужасной, что они обнялись и заплакали. Этот безжалостный, холодный, покрытый, точно саваном, свет, в котором Бог убивает ни в чём не повинных птичек, внушал им к себе такой же страх, какой они испытали, когда опустили в могилу тело их матери и потом, засыпав гроб, навалили сверху ещё несколько пластов дёрна.

Но вдруг Рэй поднял голову и глаза его блеснули.

– Я отдам весь свой завтрак птицам, хоть убей меня за это папа, коли хочет!

– Я также, – отозвался Роб, который никогда ни в чём ни словом, ни делом не отставал от своего брата, хотя сердце его дрогнуло при этой мысли, потому что он сам очень проголодался в это холодное, суровое утро.

– А ведь трудно будет оставаться нам самим не евши, как ты думаешь, Рэй? – почти шёпотом спросил он.

– Конечно, трудно будет, – отвечал Рэй, с гордостью глядя ему прямо в глаза. – Но ведь мученикам было ещё тяжелее, а всё же они пошли на мучения.