Хильдебрандт (Hildebrandt, 1875): «Какие удивительные скачки позволяет себе спящий человек, например, в своих умозаключениях! С какой непринужденностью он ставит буквально на голову самые известные эмпирические положения! С какими нелепыми противоречиями в устройстве природы и общества он может мириться, пока наконец, как говорится, не зайдет чересчур далеко, и чрезмерное напряжение, исходящее от бессмыслицы, не вызовет его пробуждения! Иногда мы совершенно спокойно перемножаем: трижды три будет двадцать; нас нисколько не удивляет, что собака рассказывает стихотворение, что покойник сам ложится в гроб, что кусок скалы плывет по морю; мы всерьез принимаем на себя ответственные поручения от герцогства Бернбург или княжества Лихтенштейн наблюдать за военно-морским флотом страны или же поступаем на службу к Карлу XII незадолго до сражения под Полтавой».

Бинц (Binz, 1878) указывает на вытекающую из этих впечатлений теорию сновидений: «Из десяти сновидений по меньшей мере девять абсурдны. Мы соединяем в них людей и вещи, не имеющие между собой абсолютно ничего общего. Уже в следующее мгновение, словно в калейдоскопе, группировка становится иной, быть может, еще более бессмысленной и нелепой, чем была раньше; и, таким образом, изменчивая игра не совсем спящего мозга продолжается, пока мы не пробуждаемся, не щиплем себя за ухо и не задаемся вопросом, действительно ли мы по-прежнему обладаем способностью разумно представлять и мыслить».

Маури (Maury, 1878) находит для описания отношения образов сновидения к мыслям в бодрствовании очень интересное для врача сравнение: «La production de ces images que chez l’homme éveillé fait le plus souvent naître la volonté, correspond, pour l’intelligence, à ce que sont pour la motilité certains mouvements que nous offrent la chorée et les affections paralytiques…»[30] В остальном сновидение представляется ему «toute une série de dégradations de la faculté pensante et résonante»[31] (ibid., 27).

Едва ли необходимо приводить высказывания авторов, повторяющих тезис Маури относительно отдельных форм высшей психической деятельности.

Согласно Штрюмпелю, в сновидении – разумеется, также и там, где бессмыслица в глаза не бросается – отступают на задний план все логические операции души, основывающиеся на взаимосвязях и отношениях (Strümpell, 1877). По мнению Шпитты (Spitta, 1882), представления в сновидении, по-видимому, абсолютно не подчиняются закону причинности. Радешток (Radestock, 1879) и другие подчеркивают свойственную сновидениям слабость суждения и умозаключения. По мнению Йодля (Jodl, 1896), в сновидении нет критики, нет коррекции перцептивного ряда посредством содержаний сознания. Этот же автор утверждает: «Все формы деятельности сознания присутствуют в сновидении, но в неполном, заторможенном, изолированном виде». Противоречия, в которые включается сновидение вопреки нашим знаниям в бодрствовании, Штрикер (вместе со многими другими) объясняет тем, что в сновидении забываются факты или теряются логические отношения между представлениями (Stricker, 1879), и т. д. и т. п.

Авторы, которые в целом столь неблагоприятно отзываются о психической деятельности в сновидении, тем не менее признают, что некоторый остаток душевной деятельности у сновидения сохраняется. Вундт, теории которого стали очень важными для многих других исследователей проблемы сновидений, признает это безоговорочно. Можно задать вопрос о форме и характере проявляющегося в сновидении остатка нормальной душевной деятельности. Почти все соглашаются с тем, что, по всей видимости, меньше всего в сновидении страдает способность к воспроизведению, память; более того, она обнаруживает даже некоторое превосходство по сравнению с этой же функцией в бодрствовании, хотя абсурдность сновидения отчасти объясняется забывчивостью, присущей именно жизни во сне. По мнению Шпитты, эмоциональная жизнь души, настроение, не затрагивается во сне, и затем именно она управляет сновидением. Под «настроением» он понимает «константное объединение чувств в качестве сокровенной субъективной сущности человека» (Spitta, 1882).