Письмо это пишу вместе с завещанием. Распорядился доставить его сразу по моей кончине».

Дочитав письмо, Петр Иванович опустил голову и закрыл глаза рукой. Все домочадцы прекратили разговоры и обернули к нему свой взгляд, даже дети остановили игру. Но никто не решался спросить Петра Ивановича о письме, пока тот сам не обратился к супруге:

− Оля, распорядись собрать мои вещи, я еду в Москву, − и немного помолчав, добавил. – Да, и пусть подготовят ещё одну детскую.

− Надолго? – робко спросила Ольга Андреевна.

Вонзив в жену свой строгий взгляд, Петр Иванович ответил не терпящим возражения тоном:

− Навсегда!

Утреннее солнце ярким светом озарило улицы Воронежа. Распустившиеся кисти сирени наполнили своим ароматом улицы и бульвары. После долгой холодной зимы во всей Российской Империи восторжествовала весна. Яркая, пестрая, цветущая, она наполняла сердца и души людей теплом, светом и самой чистой любовью к окружающему миру.

Под этим теплым, весенним солнцем проснулся Воронеж. Выехали на проспекты экипажи, забегали от торговых лавок к хозяйским домам кухарки, вышли на улицы торговцы газетами, разнося свежую прессу, освещающую последние новости.

− Цусимское сражение! Полный разгром второй эскадры Тихоокеанского флота! – громко кричали они.

− Вот те новость, − разочарованно произнес Тишка Попов, кучер Митрофана Спиридоновича Мищенко.

− Да, кум, видать просрём войну энту. А ведь сколь убытков за энтот год из-за неё понесли, сказать жутко, − ответил маленький чернявый Архип Гуляев. − А видать, поиздержался Митрофан Спиридоныч, раз к хозяину моему пожаловал, − продолжил он. – Сколько лет сюды глаз не казывал и вдруг на тебе. А что, Тишка, так глядишь и пойдёт по миру Митрофан, а то и Сенявина за собой потянет?

− Ты, кум, кубыть, Митрофана Спиридоныча не знаешь: война кончится – он ещё более прежнего наживет, − ответил Тишка.

− Наживёт, сукин сын, − вскипел Архип. – Нашим горбом он наживёт! Сам из мужиков вышел, а труд мужицкий ни в грош не ставит. Вот ты сколь годков пашешь на упыря энтого с утра до ночи и ничего не нажил, а ему всё мало, ещё девку свою малую на тебя повесил, а ведь ты только свого дитя схоронил.

− Будет тебе, кум. Куды деваться, коль Златка его такая взгальная, да я и сам к ней уж дюже привязался. Бывает, работаю на базу, а она сядет рядом да так и глядит на работу мою, глаз не отводя. Василиса глянет да только руками разведёт.

− Дурак ты, Тишка! – ответил Архип. – Поболе меня бы слухал, уж я теперь знаю, как с ними со всеми надо.

Кумовья Тишка и Архип не виделись с самого Рождества, поэтому разговор их у центральной городской булочной мог бы продолжаться ещё долго, но появление Митрофана Спиридоновича заставило их замолчать.

− Тишка! – крикнул Мищенко своим зычным басом. − Будя лясы точить, поехали отсель!

− А ты тут чего трешься? – грозно сказал он Архипу. − Всё подстрекаешь? Ступал бы лучше работать! Розг на вас, бездельников, не напасёшься! Ну, дай срок – я с вами ешо управлюсь!

Экипаж Митрофана Спиридоновича резко помчался вперёд, оставляя за собой клубы пыли. А Архип, презрительно сузив глаза, только плюнул ему вслед да язвительно прошипел:

− Рыжий пёс!

Путь от Воронежа до Богоявленского по тряской, ухабистой дороге составлял долгих четыре часа. Почти всё это время Митрофан Спиридонович, погруженный в свои мысли, молчал. Домой он возвращался черней ночи.

− Что, Митрофан Спиридоныч, плохи дела? – с неподдельной озабоченностью спросил Тишка.

− Ничего-ничего! – словно проснувшись, ответил тот. − Бог даст, на энтот год оправимся. Как приедем, ко мне зайди – я тебе сахару дам.