- Какая ты резвая! – восхитился один из арленсийских моряков, глядя на удивившую весь зал арленсийку.

- Как твое имя, смертельная красавица? – пожирая Эрису взглядом, спросил другой в синей в черную полосу бандане.

- Аленсия. Аленсия из Арленсии, - произнесла госпожа Диорич чуть раньше, чем ее помутневшее от брума сознание успело прикрыть ей ротик.

- За Аленсию из Арленсии! – провозгласил кто-то за длинным соседним столом. В зале снова зазвучала музыка, нетрезвые возгласы, шутки и смех.

- Госпожа Диорич… ты знаешь? Ты знаешь, что ты конченая идиотка когда выпьешь? – сказала вслух стануэсса, поднимаясь по лестнице. Зачем было произносить имя арленсийки, которую ищет стража и наверняка тайный сыск Высокого Круга? И зачем вообще рисоваться в искусном владении ножичком? Ведь вполне возможно, это и есть одна из важных примет преступницы, отправившей Кюрая на суд Валлахата. Но была в голове госпожи Диорич и приятная мысль: ведь как хорошо все вышло! Да, она пьяная и дура, но какая ловкая даже пьяная! Такое ощущение, что без Флера Времени она, когда то потребуется, также проворна, как и с ним. Может магия украденного кольца оставила ей в наследство кое-какие способности? Ну не от огненного пойла явилась такая ловкость?

Обернулась. Вроде никто не увязался за ней. Ни из арленсийцев, до сих пор пивших за ее здоровье, ни из других весельчаков, не сводивших с нее нагловатых глаз. Никто ее не хочет зажать в темном углу и попытаться трахнуть или хотя бы поцеловать. Это так странно. И странно, что это приятно: она сейчас доберется по кровати и с огромным удовольствием закроет глаза до самого утра. Головиной платок, теперь не скрывал светло-золотистые волосы, а волочился по полу, придерживаемый за край. И какой смысл надевать платок, если она уже выдала себя, предстала во всей нетрезвой и опасной красе?! Имя назвала! Ну точно идиотка! Но ладно… Сейчас важнее всего постель.

Не сразу отыскав комнату с номером двадцать семь, стануэсса наконец открыла двери. Замок был практически не работающий, что не удивительно для паршивой таверны. Кое-как открыла, а закрыть его Эриса не смогла. Самое скверное, что щеколда для запора двери изнутри оказалась вырванной с мясом. Видно, кто-то в прошлом пытался войти в эту дверь и предпочел воспользоваться не ключом, а решительным ударом ноги.

Стануэсса разожгла светильник, подошла к умывальнику. Вода, слава богам, была. Но эта прелесть уже на утро. Сейчас ей очень хотелось спать. Спать, ведь ясно без часов, которых почти нигде не было в Эстерате: время ушло за полночь. Эриса легла на кровать, прикрыв ноги покрывалом, и покосилась на дверь, которую так и не смогла закрыть. Встала, подперла ее табуретом – какая-никакая преграда. Снова легла на кровать и положила под подушку нож. Уснула также быстро, как гаснет свеча при порыве ветра.

И конечно табуретка, подпиравшая дверь, оказалась очень сомнительной преградой для непрошенных гостей. Но это уже случилось с рассветом.

7. Глава 7 От чего так хочется пить?

В Эстерат они прибыли поздним утром. По улицам разлилась жара и повисла удушающая пыль, поднимаемая верблюдами при приближении к воротам караванного двора. Собаки, миролюбиво виляя хвостами, изредка погавкивая, провожали караван до товарной площадки. Там Хозерз остановил своих верблюдов, погонщики позволили им лечь.

Лураций поблагодарил караванщика, отвязал от седла саквояж, перекинул через плечо дорожный мешок. Он хотел было покинуть сие неуютное, суетное место, но напоследок решил пообщаться с мужем госпожи Диорич, если последнего можно было так теперь называть. Нельзя сказать, что всю дорогу до Эстерата они были враждебны друг к другу, но от прежних приятельских отношений не осталось и следа. Видно было, что Дженсер очень расстроен. Вернее, не очень расстроен, а расстроен так, что с его молодого, красивого лица не сходила бледность, а руки подрагивали и постоянно мяли головной платок, который он то и дело срывал с головы. Даже когда Дженсер напился на вчерашней стоянке так, что икал и пошатывался, он оставался болезненно бледным и каким-то задерганным. Сульга, точно беспокойная кошка, все время вертелась вокруг него, стараясь по-всякому ему угодить, однако потомок Терсета был не рад ни ей ни даже самой жизни.