– Что пьете? – спросила девушка. Провела кончиком языка по своим губам, пытаясь по вкусу понять, что я пью.
– Алкоголь.
– Я знала, что вы не подойдете ко мне знакомиться.
Я промолчал: так и было.
– Ну, давайте, спрашивайте, как меня зовут. И все прочее.
– Как вас зовут? И все прочее.
– А вот не скажу. Теперь мучайтесь. Я – девушка-загадка.
Ей было двадцать с небольшим. И она была почти не накрашена.
Заправила волосы за ухо с одной стороны, мотнула головой. Волосы снова рассыпались, упав на лицо. Засмеялась.
Меня знобило от желания. Словно через низ живота пропустили слабый электрический ток. Я отступил на полшага, чтобы ее не обнять. Не прижать к себе.
Она заметила и все поняла. Улыбнулась уголком рта, качнула длинными черными ресницами, празднуя победу.
– Арзумский! – Вихрь, ураган, торнадо по имени Кеша Слонимский. – Старик, как всегда, отхватил главный приз! Правильный выбор: будешь счастлив.
То же самое он говорил и когда увидел мою бывшую жену. И вот что получилось.
Кеша обнял девушку за талию и поцеловал ее в волосы. Она засмеялась и снова мотнула головой, будто стряхивая его поцелуй. Волосы по плечам. Черное на белом.
– Благословляю, – сообщил нам Слонимский. Мы ему были явно неинтересны. – Будьте счастливы, дети мои. Хотя бы до утра.
И умчался в туманную от табачного дыма и пустых разговоров даль.
Девушка запрокинула голову и заглянула мне в глаза, ожидая найти ответ, будем ли мы счастливы – хотя бы до утра. Поставила наполовину опустевший бокал на стол, забрала у меня стакан с ромом, поставила рядом. Сплела наши пальцы.
– Любите грецкие орехи? – спросила она.
– Люблю миндаль.
– Мин-даль, – сказала девушка очень серьезно, пробуя слово на вкус. Вздохнула: – Что же, тогда у нас есть шанс.
Медведь жил на северной оконечности острова – густо поросшей сосной и елкой некрасивой, бедной земле: суглинок. Люди здесь не селились и не ходили в его ельник. Он в этом лесу жил один и часто выходил на гранитный берег, нависавший над серой, тяжелой водой Кежа-озера, глядя на птиц, кружащих в таком же сером и тяжелом небе. Птицы его мало интересовали: он не мог их поймать и съесть.
Особо голодное время наступало весной, когда в лесу ничего не росло и рыба редко поднималась к поверхности воды ближе к берегу, отойдя на глубину холодного северного озера. Медведь просыпался в выкопанной поздней осенью берлоге под давно упавшей и сгнившей пихтой и начинал мучиться голодом – крутящийся жгучий шар в животе. Голод засасывал внутренности воронкой, и медведь рычал, царапая себя отросшими за время зимнего сна когтями, пытаясь разорвать сосущую боль. Голод утихал, будто пугался, но на деле лишь дразнил – играл с медведем, возвращаясь с новой силой, мучая, заставляя сдирать с замерзших деревьев жесткую кору и жевать ее, глотая едкую, перемешанную с древесной крошкой слюну.
Медведь рыл прячущуюся под рыхлым снегом землю, пытаясь отыскать померзшие коренья и живущих вокруг них длинных черных червей. Наглотавшись мерзлой древесины с червями, медведь шел к воде посмотреть, нет ли проталин, к которым могла подняться проснувшаяся озерная рыба. Так на остров Смирный приходила весна.
Он не помнил, как поселился на этом острове, перейдя по толстому льду с низкого берега Кежа-озеро, где рос пихтовый лес с редкой тонкой березой. На большой земле его тревожили охотники, приходившие пострелять зимой зайца или лису – на шапку, а летом женщины и подросшие дети разбредались по лесу, собирая ягоду и крепкий мелкий гриб.
Он прятался, уходя все дальше от небольшого села Горшино, где жили люди с их шумом и лаем кудлатых собак, все дальше от едкого дыма из труб на черных крышах, от затопленных поутру печей, пока однажды не прошел по гладкой замерзшей воде озера на остров Смирный. Здесь было пусто, и на скальных выступах сидели нахохлившиеся птицы.