– С кем же? – притворился Соломин наивным.

– А хотя бы с Расстригиным… Чем плох?

– А чем он хорош?

– Да тем и хорош, что плох, – намекнул Блинов. – Мимо него ни одна чернобурка на аукцион не проскочит… Извольте знать, сударь, что на Дальнем Востоке нет Мюра и Мерилиза, как в Москве, нет и Елисеева, как в Петербурге, зато есть Кунст и Альберс во Владивостоке, а эти магазинщики понимают, сколько шкур спускать с нашей Камчатки…

Так. Один факт есть. Пойдем дальше:

– Ну а чем знаменит Папа-Попадаки?

– Этот по бобрам ударяет… чикагские господа очень уж до наших бобров охочи. Папа и семью в Чикаго держит…

Кое-что уже прояснилось. Андрей Петрович сказал:

– Господин Блинов, вы, я вижу, человек прямой. Ведь не может быть, чтобы вас такое положение устраивало?

Блинов и ответил ему – откровенно:

– А кому здесь надобно мое мнение? Да и что толку, ежели я, расхрабрившись, писк издам? Тот же Расстригин с Папочкой меня, будто клопа, на стенке распнут… Потому и молчу. Я, сударь, – добавил он, воодушевясь, – уже двадцать лет без передыха вот тут корячусь – и все ради сына! Когда он выйдет в драгоманы[4] при дипломатах, тогда… ну, пискну.

– А где ваш сын учится?

– Сережа-то? – расцвел старик. – Уже на третьем курсе в Институте восточных языков во Владивостоке… Не шутка!

– На каком факультете?

– На японском. Вот жду… обещал навестить.

С крыши правления, грохоча, скатилась лавина подтаявшего снега, вызвав лай ближних собак, а потом, не разобравшись, в чем тут дело, лай подхватили соседние псы, и скоро весь город минут десять насыщался собачьим браво-брависсимо. Поразмыслив, Соломин сказал, что надеется избавить камчадалов от засилья местных торгашей.

– Меховой аукцион будет проводиться честно!

Блинов не очень-то деликатно махнул рукою:

– Был тут один такой. Так же вот рассуждал.

– И что с ним потом стало?

– Да ничего особенного. С ума сошел. Когда его увозили на материк, он за каждый забор цеплялся, кричал и клялся, что он этого дела так не оставит…. Матросы его, сердешного, от Камчатки вместе с доской отклеили. С тем и уехал!

– А где он сейчас? Вылечился?

– Сейчас в Петербурге. Тайный советник. Департаментом государственных доходов ведает… Такому-то чего не жить?

– Это смешно, – сказал Соломин, не улыбнувшись.

Словно почуяв, что начальник решил взяться за дело, урядник Мишка Сотенный явился сдать ему эти дела. Соломин ожидал встретить рыжего дядьку с бородой до пупа и шевронами за выслугу лет до самого локтя, а перед ним предстал бойкий казак лет тридцати со смышленым лицом.

Соломин решил сразу поставить его на место:

– Ты где шлялся эти дни, не являясь ко мне?

Не робея, казак объяснил, что, пока держится твердый снежный наст, он на собаках смотался к Охотскому морю – до деревни Явино, где недавно пропал почтальон.

– Упряжка вернулась, а нарты пустые, был человек, и нет человека. Приходи, кума, любоваться!

Помня о притязаниях уездного врача Трушина на пост начальника Камчатки и зная, что в Петропавловске немало противников урядника, Соломин сменил гнев на милость:

– Ну, садись, узурпатор окаянный. Сейчас я «мокко» заварю. Ты когда-нибудь «мокко» пил?

– А как же! – последовал ответ.

– Где?

– Конешно… в Сингапуре. Бывал и в Японии, – сказал Мишка. – Жить, не спорю, и там можно. Но больно уж комары у них дикие. Летают, стервы, понизу и, ровно гадюки, хватают за ноги. Жрут так, что ажно слыхать, как они чавкают…

Пришлось удивиться и признать, что урядник человек бывалый. Во рту его, поражая воображение, сверкал золотой зуб.

– Это мне в Шанхае вставляли, – похвастал он.